Екатерина Неволина - Один день тьмы

— А девчонка, пожалуй, выживет, — усмехнувшись ей вслед, пробормотал Ловчий и вздрогнул: когда‑то давным‑давно подобное сказали о нем самом.

Воспоминания обрушились без предупреждения снежной лавиной, сметающей все на своем пути. Он вдруг очутился в Сибирской тайге без малого сотню лет тому назад и со стороны — откуда‑то сверху — увидел нелепого черноволосого мальчишку в разодранной, густо залитой кровью шинели.

— Что случилось? Что со мной? — бессмысленно повторял он, ощупывая горло, где еще недавно зияла страшная рваная рана, а теперь белела чистая, без единого шрама кожа.

Кедры, чьи кроны терялись в мареве стылого осеннего неба, молчали.

Рядом с парнишкой валялась винтовка со сломанным штыком и тела убитых. У некоторых напрочь была снесена выстрелом голова, у других — разорвано горло так, словно их терзали звери.

— Что происходит? — беспомощно повторял молодой офицер.

Видимо, он сам не ожидал ответа на свой вопрос, потому что содрогнулся, когда на поляну вышел двухметровый здоровяк в тесной, сразу видно, с чужого плеча, шинели. Рядом с ним юноша казался совсем невысоким и хилым.

— Ты умер! Сдох! Понимаешь! — рыкнул здоровяк. Теперь стало видно, что на руках у него огромные когти.

Ловчий смутно помнил, что у тех, кто пришел к их крохотному лагерю в ночи, были длинные когти и острые зубы. Они напоминали зверей. Только во много раз сильнее и значительно опаснее. Но они тоже могли умирать, и он уничтожил множество тварей прежде, чем они добрались до него…

Юноша взглянул на свои руки, ногти на которых тоже удлинились и заострились.

— Я стал таким же, как вы? Что мне делать? — снова спросил он.

Здоровяк расхохотался так громко, что Ловчему показалось, будто даже деревья в тайге в ужасе содрогнулись.

— Хочешь получить урок? У нас, чай, не гимназия. Хотя подойди‑ка… — отхохотавшись, произнес верзила.

Молодой офицер отступил на шаг, но тот, с когтями, был уже рядом с ним. Поднялась и опустилась когтистая лапа, и юноша в изодранной шинели отлетел прочь, упав на кучу кроваво‑красных листьев.

Здоровяк снова захохотал.

Уже позже Ловчий узнал ценность того первого урока. Так или иначе, главную его мораль «Каждый сам за себя, и пусть выживет сильнейший» он усвоил.

Меж тем картинка переменилась.

Теперь тот же юноша брел по бурому мху, спотыкаясь о корни деревьев и старые, обросшие серым лишаем валуны. В лесу было тихо, даже деревья молчали, будто ожидая чего‑то, словно прислушиваясь. Треск выстрела разорвал заколдованную тишину.

Что‑то ткнулось юноше в грудь, и тот с изумлением посмотрел на появившуюся в шинели еще одну круглую дырочку. Еще щелчок. Офицер повернулся на выстрел и, увидев врага в красноармейской папахе, кинулся к нему. Щелчок, еще щелчок… Пули входили в его тело, почти не принося боли и не причиняя ни малейшего вреда, и только испуганно заметались над деревьями растревоженные выстрелами птицы.

Меж тем последний прыжок, юноша вцепился врагу в горло и с наслаждением принялся пить его горячую кровь. Тело красноармейца несколько раз конвульсивно дернулось и обмякло.

Молодой офицер жадно пил кровь, но вот он выронил свою жертву и упал на колени, сотрясаемый спазмами, покатился по кроваво‑ржавому мху. Его тошнило, выворачивая наизнанку, и выпитая кровь лилась на землю, орошая ее густыми брызгами.

Потом он лежал на колючей пожухлой траве, бессмысленно глядя в пустое темное небо.

— Зачем Ты меня оставил? Зачем? — спрашивал он у кого‑то. Наверное, у Бога. Впрочем, точно сказать трудно, поскольку на этот раз ему никто не ответил.

Тут картинка сменилось в третий раз, и Ловчий отчетливо узнал себя в идущем по тайге черноволосом юноше. Теперь это был точно он — Ловчий. Тот же волчий взгляд, та же хищная плавность движений.

— А он не так плох, — сквозь зубы обронил двухметровый здоровяк, когда Ловчий спокойно, без лишней суеты, разделался с одним из собратьев, перешедших ему дорогу. — Парень, пожалуй, выживет…

Он снова очутился в реальности, словно вынырнул на воздух из глубокой воды. Темно‑серое небо… Вместо высоких сосен и могучих кедров — высотки, вместо пронзительно‑яркой, почти болезненной таежной осени — ранняя зима с густой кашей грязного снега под ногами.

Ловчий невольно поежился, хотя уже давным‑давно забыл, что такое холод, и поспешно зашагал в сторону их временного убежища. Сегодня у него была назначена высочайшая аудиенция.

Королева приняла его в той же комнате, что и раньше. Ее медно‑рыжие волосы волнами сбегали почти до самого пола, а пожелтевшее, когда‑то белое, атласное платье было стянуто на тончайшей талии тяжелой золотой цепью.