Татьяна Коростышевская: Мумия в меду

Я обернулась. С холма спускалась кряжистая фигура, только на этот раз вместо карабина он держал в руках поводок, с которого, повизгивая и виляя хвостом, пыталась сорваться огромная кавказская овчарка.

– Майор? Рашук! Рой!

Я, заорав, бросилась к ним, потискала слюнявого кавказца, обняла за плечи Рашука.

– Ты снова меня учил.

– Кто-то должен был заняться твоей физической формой, пока капитан отращивал себе новое сердце.

– И рой! Я тебя не узнала бы ни за что, ну разве если бы ты вдруг начал курить, разгоняя насекомых.

– У него теперь новый фетиш, – наябедничал Рашук, – антиблошиный порошок. Кстати, о фетишах, ты не могла бы уговорить дайгона, чтоб он позволил мне опять стать мальчишкой?

– Это он тебя заставил?

– Не хотелось бы мешать радости вашей встречи, – раздался за моей спиной густой бас Нага, – но мне несколько затруднительно держать преступника раненой рукой.

Я обернулась очень быстро. Баринов лежал на земле, он даже не снял свой черный балахон, короткое помповое ружье валялось рядом. Петля замкнулась.

Аристарха Евгеньевича арестовали. Он кричал, обвиняя в своих бедах Лешку Берга, который двадцать лет назад отнял у него драгоценную мумию, которая, в свою очередь, обещала Баринову власть, богатство и вечную жизнь. Полицейские косились на него даже с сочувствием, как на городского дурачка, но заковать в наручники не забыли.

Мы стояли на смотровой площадке над Славигорском, обнявшись, все пятеро, образовывая такую себе скорбную кучу-малу. Я прощалась с семьей. Петля замкнулась и здесь, все вернулось к началу. Родители не плакали, наверное, уже не могли, близнецы, будто ищущие друг в друге поддержки, шмыгали непохожими носами.

– Обещай мне, что будешь счастлива, – сказала мама.

– Да.

– И пойдешь туда, куда позовет тебя сердце.

Я молча кивнула и ушла, с усилием разомкнув объятия. Потому что прощаться было почти физически больно, а остаться я не могла.

Мое сердце звало меня.