Наталия Ломовская - Лебяжье ущелье

– Что?

– Я его как будто съела, только оно само съелось, – призналась Мышка и заплакала. Ей, видно, было совсем худо, у нее заострились черты лица, глаза лихорадочно блестели, тонкий рисунок рта изменился – губы распухли, стали словно губы взрослой женщины на детском лице. И что-то в ее личике показалось Кате новым, незнакомым, будто она внезапно выросла, будто узнала что-то, и новое знание убило в ней ребенка. Новое… Взрослое… Отвратительное… Полно, да от жара ли блестят у нее глаза, не косится ли она на мать хитро, дразняще? – Ты отказалась, а я взяла… Обзавидуйся теперь!

– Мышка, что ты говоришь?

– Плакса-клякса, нос утри, позавидуй и умри, – пропела Мышка, раскачиваясь всем телом. – Мамочка, мне трудно дышать!

Катя молча смотрела на дочь, в ногах у нее суетился, испуганно щебетал Рикки. Дыхание у Мышки рвалось со свистом, лицо побагровело, глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит, и тут в комнату вошел Ворон, который, видно, только что закончил подсчет таблеток. Катя глазом не успел моргнуть, как он оказался рядом с девочкой, схватил ее за ноги, перевернул вниз головой и с силой ударил по спине. Мышка издала звук, похожий на кваканье, и изо рта у нее выскочил комок черно-зеленой слизи размером с яйцо. Нет, это и было яйцо… Но при падении оно разбилось, черная скорлупа торчала не ровными уступами, будто оскаленные зубы…

– Оно живое! – крикнул Ворон.

Что бы это ни было, оно было живым, оно лезло из скорлупы, извиваясь и издавая странный, почти неслышимый, но омерзительный писк. Катя разглядела гибкое, как у змеи, но членистое, как у насекомого, тельце, белесо-белое, глянцевитое, две пары неразвившихся конечностей, и крошечную голову, и лицо – жуткую пародию на человеческое… Существо вылупилось слишком рано, оно было неразвито, рот не прорезался, глаза были затянуты мутными перепонками… Но оно жило. И оно не искало защиты у людей, напротив, нащупывало в полу трещинку, чтобы сгинуть в нее, до поры спрятаться в теплый сухой сумрак и там достичь зрелости, дождаться своего триумфа. Взвизгнув, Катя занесла ногу, чтобы раздавить, расплющить мерзкую тварь подошвой ботинка, но она повернулась и уставилась на нее невидящими, слепыми глазами. Нет, его нельзя убить, от него нельзя скрыться, все отравлено и замарано его присутствием в мире, надо только смириться… Ворон сделал шаг и замер, остановленный той же мыслью. Времени больше не было, время людей закончилось, свет и тьма поменялись местами, пепел звезд запорошил Кате волосы… Но наваждение это имело власть только над людьми.

Темный зверь, некрещеная тварь с душою смертной – ей нипочем были вражеские соблазны. Ощетинившись, вздыбив холку, кинулся из угла мангуст Рикки, и только хрустнуло на острых зубах белесое тельце, брызнула черно-зеленая кровь.

– Рикки, не ешь его, оно, может быть, ядовитое! – вскрикнула Катя.

Но мангуст не ел и змей, и крыс, которых навострился душить на приволье, предпочитал молоко и свежую печенку! Отошел обратно в уголок и брезгливо принялся умываться. Мышка прерывисто вздохнула, постепенно приходя в себя. Катя взяла дочь на руки, подошла к окну. Было тепло, небо уже светлело, и слышался издалека звук сирены – «Скорая помощь» была уже близко.

– Пойду, встречу врача, – сказал Ворон и быстро вышел.

Катя не ответила, прижимая к груди задремавшую, слабую от пережитого Мышку. Она смотрела на звезды, и вдруг блеск их стал расплываться… Близился новый день, стремился в мир новый свет. И только одно созвездие не теряло форму своего извечного образа. Это были Весы, космические Весы, дарящие земле справедливое равновесие, точка опоры и точка отсчета одновременно. Сама от себя украдкой Катя утерла скатившиеся две слезы – и, кто знает, чего стоили эти слезинки, сколько грехов перевесили они на весах справедливости, и не была ли выкуплена ими из вечного пламени одна заблудшая, жалкая душа? Но этого людям знать не дано.

– Так как же ты теперь? – в который раз спросила Катя у Ворона.

Они уже отнесли вещи в купе, познакомились с соседями, тихой парой старичков, и теперь вышли на платформу прощаться.

– Да что ж, – важно отвечал Ворон. Ради проводов он приоделся, то есть сменил потертую кожаную куртку на кожаный пиджак, а шею украсил четками из крохотных черепов. Пассажиры и провожающие не без опаски посматривали на него. – Может, в институт поступлю, а может, в «Лебяжьем ущелье» останусь. Георгий Александрович говорит, что администратором меня сделает…