Элизабет: Черный Город

Папа сидит на одной из церковных скамеек и ждет меня. Кажется, с того времени, как я утром ушел из дома, он постарел еще на год. Его густые каштановые волосы стали еще седее у висков, борода еще неряшливее, а голубые глаза поблекли еще больше. Сложно поверить, что это всё тот же мужчина, который заставляет маму хихикать будто школьницу, просто улыбаясь ей.

— Где ты пропадал? — спрашивает он.

— Снаружи, — отвечаю я.

— Где твоя куртка?

— Потерял, — отвечаю я, что с формальной точки зрения, неправда. Я знаю наверняка, где она: под головой у одурманенной. Возможно, я завтра вернусь под мост и погляжу, не оставила ли она её там. Я любил свой мундир, он достался мне от легионера-Дарклинга из Освободительного отряда, сражавшегося за свободу, еще во времена войны, как раз перед тем, как был схвачен Ищейкой.

Я прохожу мимо отца к тесной комнатенке в задней части церкви. К двери, запертой на висячий замок, которая ведет вниз в склеп, прислонена проржавевшая старая раскладушка. Папа иногда спит на ней, когда не спускается в склеп, что бывает не очень часто. Мне кажется, он уже неделями не видел дневного света, наверное, с тех самых пор, как она вернулась. Я поворачиваюсь спиной к двери склепа, даже не взглянув на неё, не желая думать, что скрывается за ней.

Остальная часть комнаты занята маленьким столом и кое-какой кухонной утварью. В комнате грязно. Грязь повсюду. Она на стенах, на тарелках. На всех поверхностях. На полу стоит несколько ящиков, доверху заполненных консервами; пожертвования от местных жителей для раздачи на нашей очередной благотворительной организации. Вокруг кухонного стола три стула: один для отца, другой для меня, а третий никто не занимал вот уже восемь лет. На спинке последнего висит меховое манто из волка, которое папа подарил матери в день их свадьбы.

Я беру манто и прижимаюсь носом к серебристому меху. Я почти верю, что могу почувствовать аромат лилий Кальдера, запах времен, которые были гораздо счастливее нынешних. В моей груди возникла знакомая боль, и я осторожно возвращаю манто обратно.

На загроможденном столе гора счетов. Я беру их в руки, а мой разум возвращается к девчонке из Стражей. Как там охранники называли её? Натали.

Я уныло просматриваю счета, стараясь сосредоточиться на других вещах, но моё настроение ухудшается с каждой новой красной буквой. Мне нужно разжиться новыми клиентами, чтобы оплатить это, и от этой мысли меня тошнит. Ненавижу подкарауливать детей у своей школы и подсаживать на Дурман, но у меня нет выбора. Либо это, либо выгонят на улицу. В Блэк Сити это смерти подобно.

— Ты собираешься рассказать мне, где был? — спрашивает отец, когда входит на кухню.

— В библиотеке. Надо было вернуть кое-какие книги, — лгу я.

— Ты рисковал быть схваченным после наступления комендантского часа, только из-за того, что тебе надо было вернуть книги?

— Ну, что тут скажешь? Библиотека дерет просто астрономические штрафы.

— Библиотека сгорела еще на прошлой неделе.

Ой.

— Господи, Эш, если тебя схватят после наступления комендантского часа…

— Да знаю я.

— Тебе следует быть еще осторожнее. Ищейки снуют по всему городу, особенно теперь, когда Эмиссар вернулась.

Ему не нужно напоминать мне об этом. После того, как Эмиссара эвакуировали в прошлом году, в городе, чтобы его контролировать, были оставлены только основные силы полиции (охрана Стражей). Теперь она вернулась, чтобы начать переговоры с Легионом о расширении своих владений, а город кишит Ищейками, специально обученными людьми, чтобы охотится только за одним: за Дарклингами.

Я бросаю счета на стол.

— Я добываю для нас деньги. Кто-то же должен всё это оплачивать!

Папа щурит свои голубые глаза и смотрит на меня.

— Чем ты занимался?

Я потираю тыльную сторону шеи.

— Я же говорил тебе, больше не связываться с Дурманом! — кричит отец. — Что, если они схватят тебя? Честно говоря, порой мне кажется, тебе хочется, чтобы тебя убили.

Мой рот дергается.

— Хочешь умереть? — папа упорствует и говорит напыщенно.

— Я уже мертв.

— Только потому, что твоё сердце не бьется, не означает, что ты мертв.

— Ты не понимаешь, — быстро отвечаю я. — Ты себе представить не можешь, каково это быть уродом. Куда тебе? Ты же человек; ты совершенно не такой, как я.

У отца есть бьющееся сердце, а у матери даже целых два. Однако ж, мне по какой-то причине не досталось ничего, кроме холодного камня в груди. Не имеет значения, сколько раз он пытается объяснить мне — моё сердце не бьется, потому что ему не нужно этого делать, мою кровь питают и насыщают кислородом симбиотические простейшие; просто это один из удивительных побочных эффектов смешивания человеческой и дарлинговой ДНК — это не имеет никакого значения. Я ведь все-таки чудовище.