Юлия Рокко - Там высоко, у райских врат... (СИ)

Теперь, сжимая ее в своих объятьях, вдыхая ее неповторимый аромат (так сладко не пахли даже райские розы), он выпустил из лабиринтов своего истосковавшегося сердца правду и едва сдержал стон многовековой агонии.

– Ева... – Его отчаянная, бессмертная молитва. И никуда не убежать, и нигде не укрыться. Не заслонить крылом, не отразить мечом. Вся его мудрость, сила и величие, все – тлен пред лицом Творца.

– Они вновь отнимут у меня память? – Так и не дождавшись ответа, предположила она.

Не просто отнимут, а уничтожат сам след ее существования. Прервут жизнь, ввергнут в пламя вечных, ревущих костров чистилища, где ее несокрушимая сущность будет пылать и плавиться, покуда тот неуловимый изъян, который из воплощения в воплощение неустанно пробуждал эту пагубную потребность единолично владеть воплощенной частицей неба, не перестанет существовать вовсе. Все это он должен был ей сказать сейчас. Но не сказал, не нашел в себе сил признаться, что в этот раз именно он избран ее палачом.

Архангелам чужды страхи, но в этот раз Люцифер испугался. Дабы уберечь ее от грозящей участи, он обязан убедить ее отказаться от него. Поэтому, безжалостно задавив в себе малодушное желание стать презренным вором и украсть у Отца своего то недолгое время, в котором он мог бы любить ее и быть рядом, Люцифер раздраженно сказал.

– Если ты отречешься, как некогда отрекся я, тебе даруется шанс на искупление, и ты продолжишь свой земной путь прощенная и обновленная. – Он разжал сжимающую ее ладонь руку и, разорвав объятия, отступил. – Но для начала отзови своих воронов.

– Каких воронов? – Тяжело раненая внезапной холодностью, вяло удивилась она.

– Вверх, к небесам, лети, воронье, прямо к вратам его Рая... – Напомнил он.

– Мое стихотворение. Причем здесь оно?

– Я покажу тебе... – Расправив в полную ширь мерцающие светом тысячи погибших звезд крылья, а затем неспешно сложив их за своей широкой спиной, архангел явил женщине картину оскверненного Рая. Казалось, что с момента его отбытия пронзительно кричащих птиц стало еще больше. Не зная покоя, они кружили над золочеными вратами, отвержено бросаясь на священные створки, и уродливые кровавые кляксы пламенели на них точно метки несмываемого греха.

– Я ничего не понимаю. Что это? – Завороженная представшей картиной, потребовала объяснений она.

– Ты. – Захваченный страшным величием воплощенной непокорности своей смертной возлюбленной, ответил Архангел и на какое-то мгновение разделил боль и ярость мистических птиц.

– Мои вороны... – Словно почувствовав с вестниками ее нескончаемой, разрушительной тоски глубокое единение, прошептала она. – Так вот почему я здесь. Но как это возможно, чтобы стихи обросли плотью и отправились штурмовать сам Эдем?! Ведь это же Рай? – засомневалась она.

Люцифер утвердительно кивнул.

– Слова и помыслы, случалось, и раньше обретали материю, – неохотно пояснил он, – Пророки, святые мученики или избранные Царем небесным на благие деяния во славу Его, праведники – лишь им за историю человечества была дана возможность облекать слова в плоть.

– Но я не пророк и уж точно не праведник. Да и мученического во мне не больше, чем у доброй половины живущих на свете людей. Человеческая жизнь, знаешь ли, частенько такое дерьмо. Болезни, утраты, старость... разочарования. – Она печально посмотрела на него. – И вечное желание недостижимого.

– Так ты хочешь, что бы я перестала писать и отреклась от тебя? Или это твой Бог хочет, чтобы я смирилась?

– Да. – Склонив голову, признал Люцифер, вдруг устыдившись самого себя за причастность к ее наказанию. Тогда забвение казалось милосердным. Но разве многого она хотела? Всего лишь осколок согревающих душу воспоминаний. Не искаженный и не отнятый велением чужой воли. Надменный Рай не желал даровать ей даже этой малости.

– Хорошо, – сказал она, – если таково твое истинное желание, через семь дней я отрекусь.

Голос ее звучал сипло, а глаза были сухи и лихорадочно блестели. Розоватое небо над вечноцветущими садами Эдема сияло безмятежностью и покоем, и только иллюзорные птицы темной воронкой, не зная отдыха, кружили в вышине, роняя вниз кровавые слезы своих мятежных жизней.

Земля

Без устали искать в тревожных наважденьях,

В безумии непрожитых ночей,

В своих стихах и горьких сожаленьях

О том, что так и не случилось с ней.

Пробуждение наступило отрезвляюще внезапно. Я снова смотрела в хорошо знакомый потолок. Муж ушел на работу. Ребенок проснулся и смотрел в своей комнате мультики. А я, оглушенная и полубезумная, лежала в кровати, сражаясь с головокружением и тошнотой. Страшно. И нет никаких сомнений, что ночной разговор – реален. Сила поглощающих разум чувств не оставляла ни шанса списать пережитое на рожденный взбесившимися гормонами сон.