Татьяна Корсакова - Музы дождливого парка

— Да, вовремя вы. — Арсений смотрел на Акима внимательно и настороженно, так, словно знал о садовнике какую-то тайну.

— Не вовремя, парень. Опоздал я на целую жизнь… — В незабудково-синих глазах Акима вдруг блеснули слезы. — Если бы раньше догадался, может, Наталья бы до сих пор жила. Но хоть вас, неразумных, от беды уберег. — Он болезненно поморщился, прижал натруженную ладонь к груди. — Мало времени у меня осталось, дети. Я хоть и неверующий, а умирать без исповеди не хочу. Вы уж потерпите, выслушайте старика…

Аким. Исповедь

Как же он его ненавидел! Лютой ненавистью ненавидел, зубами готов был вцепиться в глотку и рвать, рвать… Он ненавидел Савву Стрельникова, но с не меньшей, а то и с большей силой он любил Наталью. Ради нее, ради счастья видеть дочь и внучку Аким готов был на все, даже на то, чтобы отказаться от мести.

Наталья приняла решение сама. Она всегда была смелой и решительной, гораздо более решительной, чем он. И тот грех она взяла на себя, не позволила Акиму замарать душу убийством.

Он нашел ее на скамейке в парке, потерянную, отчаявшуюся, но все равно непостижимо решительную. Ему не нужны были слова, чтобы понять, но он все равно спросил:

— Ты сделала это, Наталья?

Она не нашла сил ответить, лишь молча кивнула в ответ.

— Где?

— В павильоне… Он ее почти доделал… Аким, она едва ли не живее меня! Ты веришь?

— Я верю. — Он верил, он как никто другой знал, на что способен Савва Стрельников. — Как ты это сделала?

— Ядом. Я убила Савву его же собственным ядом, Аким.

— А чашка? Ты забрала чашку?

— Нет. Я не могу туда вернуться. Теперь я убийца! Чем я лучше его?

— Ты лучше. — Замирая от недозволенной нежности, Аким погладил ее по волосам. — Иди в дом, Наталья. Я все улажу.

Он уладил. Ради Натальи он пошел бы даже на преступление, а тут такая малость.

Савва лежал у ног статуи, жалкий, с перекошенным от ужаса лицом. Что он увидел перед смертью? Какие демоны восстали из преисподней, чтобы забрать его с собой? Этого не узнать никогда, да и нужно ли?!

Аким едва удержался от того, чтобы не пнуть поверженного врага, остановился в самый последний момент, испугался, что такой недостойной местью уподобится тому, кого ненавидел все эти годы.

В павильоне было холодно, казалось, даже статуи мерзнут в этом мертвом морозном царстве. Урания, еще незавершенная, но уже узнаваемая, смотрела на Акима с укором, точно злилась из-за того, что теперь ей никогда не наполниться жизнью, не вдохнуть полной грудью, не сойти со своего постамента.

Аким поднял с пола молоток, взвесил в руке, всматриваясь в знакомые черты. Урания была божественно красива, едва ли не красивее остальных муз. После смерти Саввы Стрельникова в красоте ее больше не было угрозы, а у Акима не нашлось сил уничтожить такое чудо… Достаточно просто спрятать статую, убрать в такое место, где Наталья не увидит ее никогда. Он потерял Наталью, но Урания останется с ним до скончания дней.

Нишу в основании колонны Аким увидел, когда убирал с пола осколки разбившейся чашки. Оттуда, из зияющего провала, тянуло могильным холодом, а еще там что-то было.

Шкатулка из почерневшего от времени дерева, полная удивительных и непостижимых вещей. Вещей, наполненных жизнью и воспоминаниями. Шкатулка была дорога Савве Стрельникову, дорога до такой степени, что он хранил ее в тайнике.

Перебирая на первый взгляд совершенно бесполезные побрякушки, Аким почувствовал постороннее присутствие. Затылка коснулись холодные пальцы, в уши прокрался неразборчивый шепот. Он обернулся с такой стремительностью, что закружилась голова. Ничего необычного — мертвое царство мертвых муз. Откуда же тогда это выстуживающее душу ощущение, что статуи наблюдают за ним из-под полуприкрытых век? Показалось! Это все из-за волнения, оттого, что исполнилось наконец то, о чем мечталось.

Он действовал с холодной отстраненностью заправского преступника. Сначала уничтожил все следы пребывания в павильоне Натальи, убрал осколки, протер пол, прикатил в павильон садовую тележку. И только потом подошел к ожидающей своего часа Урании. Пришлось попотеть, перекладывая статую на тележку, но у него все получилось.

Со шкатулкой тоже нужно было что-то делать. Сначала Аким хотел ее сжечь, чтобы оборвать самую последнюю нить, связывавшую Савву с этим миром, но, уже разжигая костер в дальнем уголке парка, передумал. Пусть шкатулка остается. Есть в ней что-то неразгаданное, непостижимое. Возможно, изучив ее содержимое, он когда-нибудь сможет понять ненавистного Савву Стрельникова.