Татьяна Корсакова - Музы дождливого парка

Марта еще не успела привыкнуть к этому новообретенному миру, к тому, что даже ночь не в силах приглушить яркость красок, что звуки флейты до сих пор звучат в душе нежно и тревожно одновременно, что Арсений сжимает ее в объятиях так крепко, что больно дышать, как мир снова изменился…

Наверное, Арсений услышал что-то особенное, недоступное ей. Или не услышал, а почувствовал, потому что оттолкнул ее с какой-то торопливой небрежностью, перегнулся через перила, всматриваясь в темноту. Марта тоже хотела видеть, хотела понять, что заставило Арсения разжать объятия, оттолкнуть, а может, и вовсе забыть о ее существовании.

Внизу полыхал костер. Огромный, выше человеческого роста. Клубы дыма сплетались в сизые спирали, извивались, точно в судорогах, а в завывании ветра Марте вдруг почудились женские крики. Если бы она смотрела не на костер, а на Арсения, то, наверное, поймала бы тот страшный момент, когда глаза его сделались пустыми, как окна давно заброшенного дома. Но Марта смотрела вниз и скорее почувствовала, чем увидела, как стоящий рядом Арсений стал медленно заваливаться вперед, туда, где черный ночной воздух вспарывали яркие светлячки искр, туда, где его ждала неминуемая смерть…

Руки Марты беспомощно и бестолково заскользили по его спине, пальцы, ломая ногти, зацепились за ремень джинсов, но эти жалкие попытки могли лишь задержать, а не предотвратить падение.

Он справился сам. Наверное, тех мгновений, которые смогла выторговать для него у судьбы Марта, хватило на то, чтобы Арсений пришел в себя, вцепился в ограждение. Теперь уже он, а не она болтался между небом и землей, теперь уже ей предстояло совершить невозможное.

Упав животом на припорошенную мокрыми листьями площадку, Марта протиснулась между прутьями ограждения, ухватила Арсения за левую руку.

— Ты потерпи, я сейчас… Арсений, родненький, ты только не разжимай пальцы. — Она не знала, слышит ли он ее, она даже лица его не видела из-за ослепительно-ярких сполохов костра. — Держись второй рукой! Ну, пожалуйста!

— Не могу. Кажется, я растянул запястье, когда хватался за перила… — Его голос звучал спокойно, но в спокойствии этом Марте чудилась обреченность.

Она его не удержит. Не удержит и уж тем более не затащит обратно на площадку. У нее не хватит ни сил, ни пространства для маневров, ее собственное тело уже сползает вниз по скользкой от дождя и листьев площадке.

— Ты только держись, я что-нибудь придумаю.

— Марта, ты упадешь. Отпусти…

— Не могу. — Чтобы не разреветься, она до крови закусила губу. — Если отпущу, упадешь ты. Ты уже падал из-за меня…

Она и в самом деле не могла. Не могла позволить ему умереть еще раз. Но и спасти его она не могла тоже. Оставалось ждать, когда у кого-нибудь из них закончатся силы…

Рядом жалобно взвыл Грим, просунув голову между прутьями ограждения.

— Грим, хватай! — Арсений взмахнул травмированной рукой, и мощные челюсти тут же сомкнулись на его запястье.

Теперь они рычали в унисон: Арсений от боли, а борющийся за его жизнь Грим от напряжения. Марта тоже боролась: из последних сил, уже почти теряя сознание, она думала только о том, чтобы не разжать пальцы.

— …Да что же это такое?! — В ее наполненную болью и борьбой реальность пробился сиплый голос, а ускользающее запястье Арсения перехватила жилистая загорелая рука. — Отпускай, Марта! Я его держу!

Она не могла его отпустить. Не могла разжать сведенные судорогой пальцы.

— Эх, грехи мои тяжкие! — В голосе, знакомом и незнакомом одновременно, добавилось хрипотцы. — Держись, парень, я сейчас… только перелезу через ограждение… ты ж не сможешь, как Марта… между прутьями… Подождите, дети, я сейчас…

Марта упустила момент, когда все закончилось, когда боль в мышцах и связках сделалась чуть слабее, а голова больше не гудела от напряжения.

— Все, девочка, можешь отпускать своего дружка. — Щеки коснулась сухая, вся в трещинках ладонь Акима. — Вытащили мы его.

Вытащили! Ей хотелось кричать от радости, хотелось обнимать и целовать их всех сразу: Арсения, Акима и Грима, но сил не было. Сил хватило лишь на то, чтобы некрасиво, на коленках, подползти к Арсению, заглянуть в его серое от боли лицо.

— До чего ж ты упрямая, Марта! — Левой рукой он пытался одновременно гладить радостно поскуливающего Грима и придерживать поврежденную правую. Он даже пробовал улыбаться, но получалось у него не слишком хорошо.

— Да, Марта, она такая — упрямая! — Рядом с ними присел на корточки Аким. — Совсем как Наталья. А рука — это ничего, рука до свадьбы заживет. Ты, парень, не горюй. И так вон в рубашке родился. Думал, не успею уже, а ты гляди какой живучий…