Мишель Ходкин - Возмездие Мары Дайер

Перед железной кроватью была зеркальная стена. Как и справа и слева от меня — в целом, их было пять или шесть. Я не чувствовала запахов, не слышала звуков, не видела ничего, кроме себя.

За прошедшие несколько месяцев я не часто разглядывала себя в зеркале, и на то были свои причины. Теперь, когда иного выбора не было, мне не верилось, что эта девушка — я. Густые темные волосы были разделены пробором посредине и выглядели блекло и вяло, лежа на моих худых плечах. Губы окрасились почти в тот же оттенок, что и кожа — которая, кстати говоря, была очень бледной. Лицо приобрело непривычную для меня угловатость. Может, ее просто и не было раньше. Я смотрела на привидение, пустышку, незнакомку. Родители ни за что бы меня не узнали, увидь они меня сейчас.

Но они и раньше не видели. В том и суть проблемы. Причина, по которой я здесь оказалась.

— Мда-а, выглядим мы дерьмово, — произнес чей-то голос.

Мой .

Но я молчала. Мои губы не шевелились.

Я резко села, глядя на свои бесконечные отражения. Они смотрели в ответ одновременно с паникой и настороженностью.

— Наверху.

Голос доносился сверху. Я вытянула шею — потолок тоже оказался зеркальным. В нем было мое отражение, но оно улыбалось. А я — нет.

Итак. Я наконец-то сошла с ума.

— Еще нет, — ответило оно с нотками веселья. — Но ты к этому близка.

— Что… что это? — Галлюцинация?

— Не-а. Вторая попытка.

Я на секунду опустила взгляд, осматривая комнату. Все остальные отражения поворачивались вместе со мной. Господи, надеюсь, я сплю.

Я вновь вернулась к отражению на потолке. Девушка в зеркале — я, наверное — склонила голову влево.

— Не совсем. Ты, в каком-то смысле, находишься в сознательно-бессознательном состоянии, так что твое душевное здоровье в порядке. Это должно тебя обнадежить.

Самую малость.

— А еще тебе не помешает знать, что здесь есть сенсоры, следящие за нашим пульсом и сердцебиением, так что нам обеим будет лучше, если ты приляжешь.

Я повернула голову в поисках мониторов, но не увидела их. Все равно прислушалась к девушке.

— Спасибо, — сказала она. — Каждый раз, когда наше сердцебиение учащается, нас проведывает этот Вэйн, а он очень нас пугает.

Я покачала головой, и хлопчатобумажная наволочка захрустела при движении.

— Не говори «нас». Это очень пугает меня .

— Прости, но и вправду «нас». Я — это ты, — сказало мое отражение, выгибая бровь. — Кстати говоря, ты мне тоже не очень-то нравишься.

У меня и раньше бывали странные сны. И галлюцинации. Но данная ситуация была запредельно странной.

— Так что ты? Мое… подсознание или как?

— Нельзя общаться со своим подсознанием, что за глупость? Скорее… я часть тебя, которая находится в сознании, когда ты — нет. Она вводит в нас медикаменты — в большом количестве — и они притупляют наше — прости, твое — сознание в одних случаях, усиливая в других.

— «Она» это…?

— Доктор Кэллс.

Аппарат рядом со мной громко запищал при учащении моего сердцебиения. Я закрыла глаза, и в них возник из тьмы образ доктора, нависающей надо мной в такой близости, что я могла рассмотреть крошечные трещинки в обильном слое помады на ее губах. Я открыла глаза, чтобы избавиться от него, и увидела себя.

— Сколько я уже здесь? — спросила я в голос.

— Тринадцать дней, — услужливо ответила девушка в зеркале.

Тринадцать дней. Столько я пробыла пленницей собственного тела, отвечая на вопросы, на которые предпочла бы промолчать, и делая вещи, которые не хотела. Каждая мысль и воспоминание были нечеткими, будто закутанными в хлопок: я, запертая в подобии детской спальни, рисую картинку за картинкой того, что когда-то было моим лицом. Я, послушно протягивающая руку Вэйну, ассистенту Кэллс в терапевтических пытках, чтобы тот взял кровь. И я, в первый день своего пробуждения, находящаяся в плену лекарств и вынужденная слушать слова, которые изменят мою жизнь.

«Ты была участницей слепого исследования, Мара».

Эксперимента.

«Причина, по которой тебя выбрали для изучения, в гене».

Потому что я другая.

«Твое состояние причинило боль людям, которых ты любишь».

Я убила их.

«Мы очень пытались спасти всех твоих друзей… Не удалось спасти лишь Ноя Шоу».

Но я не убивала Ноя. Я не могла.

— Где они? — спросила я отражение. Оно выглядело недоуменным, а затем посмотрело на зеркало справа. Самое обычное зеркало, подумала я, но тут стекло потемнело.

Образ девочки или чего-то, что однажды было ею, материализовался из темноты. Она сидела на ковре, склонившись над чем-то неразборчивым, ее черные волосы прикрывали голые плечи. Бронзовая кожа сияла, а на лице мелькали тени. Ее контуры были размытыми и нечеткими, словно кто-то разлил воду на картину, и краска начала стекать. А затем девочка подняла голову и посмотрела прямо на меня.