Роузи Кукла - С милой рай и в шалаше

Он что, не похож на другие? Да, да! Он совсем и ни на кого не похож, и потом, он такой, словно сабля из стали дамасской…. Я его брала, а эта сабля меня рассекала, начиная с моего ненасытного и голодного рта!

А моя голова тогда? Что я тогда? Что я думала, сжимая, не выпуская его изо рта?

Ничего не думала я, только чувствовала, как у меня от глотка, до глотка и слюна…

Потом я встала, потянулась по телу, ощущая упругую силу мужскую, что в меня упиралась, и я…

Почему так решила? Почему? Неужели мне не подсказал опыт, положение тела и только я это и захотела. Захотела вот так, чтобы он как бы запрыгивая на меня, как на своего арабского скакуна! И я, согнувшись, просунув голову в ноги, увидела, вывернутым, перевернутым миром, что он уже входит в меня, и я… О, это словно взрыв, нет разрыв! Да разрыв ракеты! Нет, снаряда! Как там его, убойного, нет, бронебойного, и он меня пробил, повалил, упираясь им… Им, им и каким!

Не скрою, я ждала, я считала, боялась, и ждала и не ждала. А тут и такой! И все сразу, до упора во что–то, что уже никакое, а оно все куда–то и куда–то и все, разрывая, словно необъятным мечом обоюдоострым…Горячая, кипящая сталь у его клинка вошла в меня, и я, я… неожиданно напряглась и я… я… не могла расслабиться, сжалась вся, сжалась, обжала, да так, что сама задохнулась от его движения во мне… Первого, крепкого, до выворачивания всего из себя, а следом вторичного проникновения… Я не выдержала и медленно легла, не отпуская его из себя…Потом я, плохо соображая, уткнулась в ковер, который ушел под нас, утопая в песке и я, задыхаясь, взмолилась, к нему обращаясь…

— Милый мой, мужчина мой… мой, дорогой мой, пощади,… отступи,… дай вздохнуть мне, не умереть…

А он, убивая меня, видимо, и не понимая, давил, трамбовал, душил своим телом и статью, пихая, вбивая, заталкивая, до боли в меня проникая…

— Все! Не могу больше, мне больно, я умираю… — Взмолилась и поползла, ускользая

из- под его тяжелого, мощного тела, и сокрушения, что преследовало не отставая…

Когда я обернулась, то изумилась! Платок его–лисам, вечно натянутый на подбородок до глаз, съехал, обнажая почти белое лицо, и я впервые увидела то, что скрывают от всего мира — лицо туарега! Его лицо! Тонкие черты, очерченные и красивые губы, скулы, правильной формы нос с изящными крыльями, и все лицо в целом, все! Я увидела его всего!

Видимо, я так смотрела, что он понял все и тут же торопливо, оставляя меня в покое, привстав на коленях, стал затягивать свой лисам. Потом из–под него я услышала:

— Мана миш фаген.

— Что?

— Ама беткал имш руси.

— Что русси? Ты не говоришь по–русски? Поняла. Хорошо, и как же нам разговаривать?

— Маар афш.

— Что афш? Ты не знаешь?

— Ана аффакар.

— Ты подумаешь? Вот видишь, милый мой, мы можем общаться, можем, если захотим.

А я еще хочу милый. Нет, правда! Что не веришь? Ну что ты так на меня смотришь? Что? Что ты хочешь еще от меня дурашка? Ты ее еще хочешь? Ее? — И показала ему туда пальцем.

— Ана айез!

— Что йез? Прямо как английский. Йез, это что, как йес? Ты что, хочешь ее, в смысле меня? Ну, давай тогда милый как–то пристраиваться и снова… Мне понравилось, а тебе?

Говорю, а сама не могу отвести глаз от такого замечательного выступа из его организма.

— Нет, дорогой мой, я уже не могу без этого.

Протянула руку и взяла.

— Это надо же, какой он у тебя прекрасный и сильный, прямо как…. как, да что это я. Ах ты мой конь арабский, скакун! — Говорю, удерживая его, и наклоняясь все ближе и ближе… Вторая серия прошла не менее бурно. Потом была третья, четвертая….Меня поражало, как он столько времени сохранял готовность. Такого я не встречала, и, главное, он все еще не выпустил из себя того, чего я больше всего опасалась. Он не предохранялся, и я это видела.

А потом до меня доходить стала их тайна, туарегских мужчин. Сколько я ни сидела на нем. Я все ехала, ехала, ехала на нем, ощущая его. Так вот оказывается в чем их тайна! Она у них в состоянии бесконечного противостояния!

— Ах, ты мой белый волшебный верблюдик! И какой же он у тебя незабвенный, не слезаемый и непокидаемый!

Вы когда–нибудь с ним спали в себе? Нет? Ну, хотя бы хотели так, чтобы милый не выходил и так бы с ним вы заснули? Что? Разве же не мечтали? А если я вам скажу, что ваша мечта у меня осуществилась? То как тогда?

С того дня я, как та бабочка, из гербария ни минуты без его булавочки не могла. Подлечу торопливо, помашу, помашу крылышками, потяну из тычинки его нектар и замру, на булавочке у него наколотая. Так всю ночь я… Лежу, сижу? Не знаю, что это такое за мое положение у него на булавочке. Но я приколотая! Приколотая, прикрепленная и распластанная! И это все я!