Этьен Экзольт - Сердца наши золотые, инкрустированные бриллиантами

Посреди стола она оставила чашку с разлетающимися от маленькой ручки прочь по белому фарфору разноцветными колибри, лукаво поблескивавшую цветочным чаем. Вкус того напитка всегда казался мне отвратительным, я находил его отпугивающим мечтания, но жажда была слишком сильна, как всегда случалось со мной после совокупления или мыслей о тиграх. Глядя за окно, на расположенный через улицу дом, на толстого мужчину в белой майке, курившего на балконе, я пил этот сладкий морок, вынуждающий меня чувствовать слишком твердым позвоночник, прислушиваясь к тому, как грезит, разбиваясь о металл, вода, и девушка напевает песню о плотоядных цветах, которой узнала от меня вчера. Когда она вернулась, чашка была уже пуста. Схватив обильно продырявленный кусок сыра, она вцепилась в него маленькими своими, успокоительно неровными зубками, обнаружила отсутствие как пустоту, бросила на меня уничижительный взгляд, схватила с подоконника пластиковую бутылку, в которой оставалось еще немного выпустившей весь газ минеральной воды и сделала пару быстрых глотков.

– Я опаздываю. – выскочив из кухни, она проскользила босыми ногами по прихожей, вбивая в бесчувственное утро хлесткие шлепки суеты. Гневным переломом загрохотала дверца шкафа в ее спальне, что-то стеклянно упало, высекая раздраженные вогласы. До того, как она оказалась готовой к исчезновению, я успел съесть два куска холодного сыра, довольствуясь им в качестве обычно избегаемого завтрака. Только когда замерцала, отрицая светоносное страдание, лампа в прохожей, я вышел к ней, придавил спиной создающую ванную комнату дверь, глядя сквозь весь длинный коридор, наблюдая за тем, как, в свете тусклой нити, царствовавшей под грязным потолком, девица моя, опираясь левыми пальцами на неровную желтизну стену, в правой руке держа свою маленькую черную сумочку, пыталась попасть ногами в босоножки на высоком стальном каблуке, приобретенные мной еще во времена ее почитания. Капли спермы падали с моего только сейчас и начавшего обмякать члена, выжигая кольца шрамов на неровных, прохладных досках пола, за окном смеялись люди и, швырнув в меня воздушный поцелуй так, как другие сделали бы то с долговой распиской, девушка выскользнула из квартиры. Дверь за ней захлопнулась с впечатляющим, взрывоподобным содроганием, позволившим несколько минут возмущенных пересудов обитающим в шкафах стеклам.

Оставшись в благословенном одиночестве, я вернулся на кухню, допил горькую минеральную воду, швырнул бутылку мимо мусорного ведра и оставил ее лежать на полу, наслаждаясь поражением. Потянувшись и чувствуя себя вполне довольным, хоть и слегка сонным, я отправился в залу, сел в пылелюбивое серое кресло, вытянул из-под его истончившего сиденья пульт и включил телевизор. Со стоявшего рядом журнального столика я смахнул свой сотовый телефон, выдернул из серебристого корпуса провод зарядного устройства, справедливо заслужив визгливое от него недовольство. Открыв сию пустую раковину, я взглянул на маленький экран, фоном которому служила фотография красного однолетнего зимиона. Потертые клавиши потеряли многие свои цифры и буквы, но серая чистота, открывшаяся под ними, возбуждала меня намного больше, соперничая в том лишь со сбитыми краями и потертостями на крышке. С экрана телевизора ведущая, отвратительная худая блондинка, оставлявшая вырез на платье растерянным ввиду ее плоской груди, говорила о грядущем выступлении мэра. Пропущенных звонков не имелось, отчего я поморщился, удивляясь тому, как могут быть легкомысленны некоторые из тех, с кем у меня имелись общие дела. Потребовалось полчаса на мои сборы, ведь следовало найти брюки, на имеющие следов от пищи или спермы, вытащить из-под кресла носки без дырок, позаимствовать из девичьего шкафа черную футболку с кошачьей на ней многоцветной мордой. Натянув ее, я посмотрел на себя в зеркало, висевшее почти напротив входной двери. Теперь меня сочтут религиозным, но вся моя одежда была или рваной или грязной, что стало обычным в последнее время, с тех пор, как репетиции Снежаны обрели подозрительную частоту и продолжительность. Иногда она уходила рано утром, возвращалась на час-другой посреди дня, исчезала снова и появлялась только после полуночи, усталая, потная, отказывающая мне в близости и забавно злящаяся после того, как я брал ее силой.

Предвидя как минимум одну приятную встречу, я выбрал из карамельной жестяной коробки, облюбованной зимородками и туканами, угрюмую тяжесть кольца, по всей окружности вспухшую крупными гладкими волдырями. Кровожадный блеск выдавал в нем хирургическую сталь, мягкой уверенностью сжало оно средний палец на правой руке, кроткое и готовое ко всем недозрелым удовольствиям. Тонкий серебристый ободок круглых часов, раскинувших по женской кости циферблата щупальца черного осьминога, успел царапнуть мое правое запястье, пока я затягивал на левом узкий кожаный ремешок.