Джонатан Свифт: Эротические приключения Гулливера в Лилипутии

На следующий день я был нерадивым учеником, потому что мои мысли опять были заняты предстоящими вечерними радостями. Мой друг Тоссек иронически улыбался каждый раз, когда я отвечал невпопад или как-либо иначе демонстрировал свою рассеянность, которая была вполне объяснима – не мог я за один раз вполне утолить переполнявшие меня желания, а потому всем своим существом стремился к предстоящим наслаждениям. Тем более что изобретательное воображение подсказывало мне все новые и новые возможности, которые я был исполнен намерений воплотить в жизнь.

Поскольку в услугах моего наставника этим вечером я не нуждался, то поспешил его выпроводить как можно раньше. Оставшись в одиночестве и желая как-то занять время в отсутствие других полезных дел, я направил свою трубу на окна веселого дома.

Жизнь там как всегда бурлила. Гости, несмотря на ранний час, приходили и уходили. Обитательницы, казалось, ничуть не тяготились своими обязанностями, а даже получали от них удовольствие. Об этом свидетельствовало поведение тех из них, кто не был занят в данную минуту. В ожидании посетителя они выходили на парадное крылечко, прихорашивались, крутились перед зеркалами, то есть проявляли все признаки того доброго рвения, какового подчас не хватает нашим соотечественницам, которым я бы пожелал вкладывать в свой труд не меньше души, чем это делают их сестры в далекой Лилипутии.

Как врачу мне было небезынтересно узнать, что, хотя мы и превосходим лилипутов в размерах, но по длительности совокуплений они не уступают нам, ничуть не напоминая в этом смысле кроличью породу, спаривание которой скоротечно, как отрыжка, да простит мне читатель сие сравнение.

Я в нетерпении наводил трубу на дорожку, ведущую к моему обиталищу, но тщетно – моей вчерашней гостьи все не было. Тогда я устремлял окуляр на двери веселого дома, но из них выходили лишь лилипуты мужеского пола, по вальяжным походкам которых можно было заключить об их благодушном настроении. Наконец дверь распахнулась в очередной раз, и из нее выпорхнула фигурка, торопливые движения которой отличали ее от других. Я тут же признал в ней мою вчерашнюю гостью, которая немедля направилась в сторону моего жилища, на ходу застегивая на себе плащ. Судя по всему, ее тоже снедало желание, хотя она и спешила ко мне, по-видимому, побывав перед этим в страстных объятиях одного из клиентов.

Я с трудом дождался ее и, когда она появилась, едва сдержался, чтобы тоже не заключить ее в страстные объятия, но вовремя остановился, представив себе, чем могут быть чреваты такие бурные проявления чувств с моей стороны для столь хрупкого создания.

Наша вторая встреча с девицей из веселого дома, с одной стороны, в немалой мере походила на предыдущую, а с другой, была в некотором роде путешествием в неизведанное, опробованием новых методов и подходов, которыми мы, ко взаимному удовольствию, могли бы пользоваться в том, что лишь на первый и поверхностный взгляд казалось мезальянсом, а на деле было гармоничнейшими из отношений, когда-либо возникавшими между представителями разных полов.

Моя подружка (пора, кстати, представить ее читателю: Кульбюль, что по-лилипутски значит «мягкая, женственная»; Кульбюль своим нравом и достоинствами полностью отвечала этому имени, что и имела возможность продемонстрировать мне неоднократно) подтвердила, что ждала нашей встречи с таким же нетерпением, как и я, хотя, в отличие от меня в последнее время, вовсе не вела монашеский образ жизни. Не хочу относить ее нетерпение целиком на счет моих мужских достоинств, но судя по всему и они сыграли некоторую роль.

Мы сразу же приступили к делу. Кульбюль расположилась на моей ладони и по моей просьбе снова начала демонстрацию своих прелестей. Когда она садилась, я ощущал прикосновение к моей коже ее теплых ягодиц, по размеру и форме напоминавших две спелые вишенки, а когда она ложилась на живот, то ее крохотные грудки величиной с горошинки прижимались к моей грубой ладони. От этих касаний я распалялся все сильнее и сильнее.

Наконец она попросила и меня предоставить к ее исследованию то, от чего она имела намерение получить удовольствие, и, расположившись на табурете рядом с моим громадным (нет-нет, я ничуть не преувеличиваю своих достоинств; мой детородный орган, свидетельствую об этом как врач, имеет по нашим меркам довольно средние размеры, однако по соседству с ней он действительно казался огромным, как хобот слона рядом с удивленной трясогузкой) естеством, принялась с изумленным выражением на лице внимательно его изучать так, словно видела впервые. Она промерила его пальчиками: ее разведенные большой пальчик и мизинчик двенадцать раз уместились на измеряемом предмете, толщина которого составляла приблизительно одну треть ее высоты. Потом она, как и вчера, запрыгнула на мой детородный орган (ее ноги при этом не доставали до пола, то есть до поверхности табурета), словно лихая, бесстрашная наездница, готовая пуститься вскачь. И скачки начались. Закончились они, как и в прошлый раз, ее тоненькими стенаниями, закатыванием глазок и конвульсиями. Тут же пролился и я – семенная жидкость, невзирая на вчерашнее, скопилась во мне в таком количестве, что, казалось, могла оплодотворить весь прекрасный пол Лилипутии.