Владимир Численский - Амиго, мачо, сеньорита…

Оглядевшись по сторонам, осмотрев вешалку и ничего там не найдя, он скосил глаза вниз и под полкой для обуви углядел-таки летние светлые кроссовки небольшого, явно девчачьего размера. Не без труда наклонившись, он взял их в руки, поднес к самому носу и зачем-то понюхал, затем, недоуменно хмыкнув, вернул на место.

Он усиленно шарил по закоулкам памяти, истерзанной принятым вовнутрь накануне алкоголем, но – ответ там даже не брезжил.

Раздумывая, он прошел на кухню. Там его встретил полный бардак! – на расстеленной на столе газете стояла банка с маринованными огурцами и плоская тарелка с объедками тех же огурцов, между ними впокат валялась опорожненная досуха бутылка из-под водки, другая же – полная наполовину – стояла впритык к стене, а подле нее – видавшая виды, с горкой нагруженная пепельница.

«Я же вчера ездил на днюху и пил там! – подивился про себя он. – Почему же дома такой свинарник?! И кто все это в себя влил? Неужели, я сам – в компании с нею?! Ну и дела!»

Не находились ответы и на такие, в общем-то простые вопросы.

В стене между совмещенным санузлом и кухней, под самым потолком располагалось небольшое оконце, под которым стоял довольно высокий и древний комод, на котором хозяин небольшой однокомнатной квартирки, находившейся на третьем этаже старого дома хрущевской постройки, куда мы с вами удосужились заглянуть, как правило, неделями коллекционировал немытую посуду.

Пытаясь освежить тусклую память, он передвинул к комоду ветхий стул, отгреб широким круговым движением руки накопившуюся там к тому знаменательному дню посуду и, используя стул, как ступеньку, забрался на комод, взгромоздив тело на согнутые в коленях ноги, чтобы вновь, и теперь уже исподтишка, но внимательнее разглядеть странную гостью со своеобразного наблюдательного пункта.

Девушка, ничуть не подозревая о столь недостойном порядочного мужчины по отношению к ней поведении, по-прежнему нежилась в ванной.

Он, поворачивая голову так и сяк, рассматривал ее в самых разных ракурсах, но тайна ее появления в его доме так и оставалась тайной, хотя он и успел пристально разглядеть ее узкие овальные коленки, торчащие над водой, и, как истинный ценитель женской красоты, безошибочно предположил исключительную стройность ее ног. Тут на беду он, забывшись, случайно задел стоявшую прямо у его колена грязную и пустую эмалированную миску, и та с грохотом сверзилась вниз и с неприятным и громким визгом закрутилась по полу, как волчок.

Девушка отреагировала на звук сразу, и как бы он живо ни постарался укрыться от взгляда в упор ее вдруг широко распахнувшихся глаз, она его все-таки успела заприметить, но, если б он задержался в своем подглядывании еще на секунду, то понял бы, что ее такой возмутительный его поступок нисколько не смутил и не рассердил, о чем красочно свидетельствовала та легкая и понимающая улыбка, что, соскользнув на ее губы, немного их искривила.

Слетев вниз с комода, уже не пользуясь стулом, как подставкой, немного подвернув ступню, он тут же прихлопнул пострадавшей ступней предавшую его миску, накрепко припечатав ее к полу. Затем, водрузив миску на место, быстро прошел в комнату и принялся напяливать на себя брюки – нельзя же, в самом деле, разгуливать столько времени почти голышом – в одних трусах! – пусть и по собственному дому, когда в доме обретается невесть кто и невесть как туда попавший, особенно, когда этот «невесть кто» представляет собой прямо противоположный пол, да еще и в виде далеко не самой худшей его представительницы.

Натянув на себя ради соблюдения приличий еще и майку с коротким рукавом, почему-то оценив предварительно свое отражение в висевшем у самого косяка входной двери в зал старом зеркале с облупившейся порядком амальгамой, он попытался пригладить всклоченные в тяжелом сне волосы, с неудовольствием про себя сей факт отметив, и, уже не так вяло, даже решительно, вновь направился к санузлу. Слегка пару раз стукнув в полотно двери, он немного ее приоткрыл и, не заглядывая за нее, стараясь, чтобы голос его звучал как можно беззаботней, спросил:

– Извини, ты скоро?

– Еще десять минут, Кеша, – немедленно, как ни в чем не бывало, донеслось оттуда. – А что ты хотел?

«Кеша? – спросил он у себя мысленно. – Какой еще к дьяволу Кеша? Разве я – Кеша? – и так же мысленно чуть погодя прибавил: – Узурпировала гальюн, и еще спрашивает!»

Он кашлянул, но результаты размышлений незнакомке сообщать не стал, и вновь обратился к ней: