Ксения Нихельман - Нелюбовь

– Не расстраивайся. Кто же знал, что он надует нас.

Всю дорогу Он пытался меня приободрить, но выходило у Него скверно. Конечно, не в Его же пышные волосы она вцепилась лапами, не Его уши чуть не оторвала. Я определенно загрустил.

– А Ты говорил, что у меня билет счастливый, – обиженно напомнил я.

В ответ Он лишь рассмеялся.

Дома я показал снимок матери. С минуту-другую она его разглядывала и вернула обратно, пожав плечами. Ну обезьяна и обезьяна, что тут нового? Или тебя я не видела? Тоже мне… На чьи деньги я сделал фотографию, она не уточнила: какая разница на чьи, если она точно знает, что не на ее.

***

В этот раз мать сказала, что мне требуется новый костюм в школу. Я слишком быстро расту, неодобрительно заявила она, с этой школой только деньги на ветер выбрасывать.

Она перебирала вещи в моем шкафу, заставляя меня примерять старые брюки, рубашки, пиджаки.

– Нет, ну посмотри на это! – ее палец строго нацелен на меня. – Все короткое, и штанины, и рукава. Ну это полный капец – новый год, новая форма.

Посоветовавшись, родители решили, что я вырос настолько, что необходимо ехать в магазин за новой школьной формой.

На самом деле в школе нас, учеников, не заставляли носить форму, ибо ее уже к тому моменту отменили; каждый был одет в то, во что одели его родители. Мои родители бессменно наряжали меня в черный костюм и черную рубашку, черный свитер под пиджак когда холодно. По их мнению, это было весьма практично: черное долгое носится, черное стройнит, черное подходит каждому нормальному мужчине, черное носит отец. По правде же говоря, на черном меньше всего видна грязь и со стиркой меньше хлопот.

Рано утром отец пригнал «пятерку» к нашему подъезду. Особый случай – поездка в магазин, не входящий в радиус нашего района. Почти событие для семьи. Отец остался в машине ждать нас с матерью, в открытое окошко попыхивая сигареткой.

С тоской я глядел в кухонное окно, сидя на табуретке в чистой одежде. Мне было жарко, у меня затекла спина, но мать обещала через десять минут собраться. Она докрашивала тушью правый глаз. До этого она дважды перекрасила левый, потому что первый раз – неудачно легла тушь, комочками, второй – она чихнула и все смазалось. Отстой какой-то. Впервые я поймал себя на остром желании оказаться в пропитанной мужским запахом бензина «пятерке», чем сидеть тут и умирать, умирать, умирать, глядя на то, как мать в сотый раз взбивает кудри, подкрепляя их объем лаком для волос. Ну и вонь же, ничем не лучше, чем бензин. Кстати, так же огнеопасно. Я проверял.

– Все, я готова! – пропела она.

Ну слава богу, подумал я, вскакивая с табурета.

Спускаясь через третий этаж, мать быстро кинула взгляд на дверь новых соседей. Она не очень любила общаться с соседями по подъезду, потому я с любопытством навострил уши – вдруг что-нибудь сейчас про них скажет? Я ловил любое слово, любой намек, любой краткий взгляд украдкой в их сторону! На этот раз мать промолчала, так и не подарив мне и доли бездушного счастья.

Наконец мы сели в машину.

– Чего так долго? – проворчал отец.

– Не сахарный, не растаешь! – любовным голоском протянула мать. Она пребывала в отличном настроении.

– Ну все, погнали! А ты, – отец поглядел на меня в зеркало заднего вида, – только попробуй облеваться снова! Высажу – пешком пойдешь!

Через открытое окошко отец смачным плевком запустил окурок. Я покрепче втянул свежего воздуха по самые легкие, надеясь продержаться так до конечной точки, и «пятерка», по-боевому рыча, тронулась с места.

Всю дорогу родители практически молчали, лишь изредка перебрасывались кое-какими фразами, типа асфальт паршивый, на улицах грязно, как в свинарнике, народ унылый. Подобные разговоры меня мало интересовали, потому что я все время находился в ожидании, томился своими скромными желаниями. Я хотел услышать слово, хоть словечко про новых соседей, вызвать недоступные образы из своей головы прямо сюда в «пятерку», на ее тугое скрипучее заднее сидение рядом со мной. Украдкой я рукой погладил пустующее место, как будто оно уже было острой коленкой… От одной этой мысли меня затошнило, и выученной за столько лет привычкой я прижал ладони ко рту, такому отвратительному, такому слабому, такому девчачьему, неспособному любить запах металла и бензина.

– Ну елки-палки! – заорал отец. – Ты че потерпеть даже десяти минут не можешь?

Отчаянно я замотал головой, успевая лишь судорожно сглатывать рвотные позывы.