Наташа Апрелева - Разговоры в постели

Он сразу как-то сообразил, что надо делать, быстро встал, открыл сначала один кухонный шкафчик, потом второй, потом подошел к ветхому буфету и достал оттуда квадратную бутылку Джека Даниэля, налил в низкий стакан, напихал побольше льда в виде опять же сердечек — кто бы мог подумать! — и прямо всучил в руки Любимому. И не просто всучил, а стоял рядом и практически пел вот это: пей до дна, пей до дна, ну не пел, конечно. Но стойкое ощущение возникло.

И любимый выпил залпом, а Леша мгновенно наполнил низкий стакан снова, ледяные средечки трещали и стукались друг о друга, как много-много игрушечных "титаников", Любимый сказал как-то нехотя:

— Спасибо, простите, не знаю, как вас зовут…

А Леша разулыбался, тоже плеснул себе виски и он начал говорить что-то такое про свое имя, точнее, про трудности, возникающие в общении с европейцами и другими иностранцами:

— Меня называют, как покойного Патриарха — Алексий… Полноценно выговорить слово Алексей не в состоянии ни один немец. Правда, подошли раз на работе, говорят, мол, Алексий сложно и долго выговаривать, какие у твоего имени более короткие варианты? "Леша", — говорю. Но они язык сломали сразу же. А как это шикарно выглядит в переписке: "Hello Liosha"! Лиоша… Имя Алекс у них женское… Просто кошмар какой-то, сколько мне присылают каталогов купильников, бижутерии и духов!..

Любимый слушал и как-то умиротворялся лицом, уже не был похож на пусковой крючок войны[t48]. Даже и заговорил сам:

— Один мой приятель, звать Валерий, в Америке со своим именем намаялся, никто Valeri мужиком не представляет. Уж ему и образцы прокладок присылали, и кремы для декольте, и в женские сообщества зовут безостановочно… Когдаон принимал гражданство, то укоротил имя до Val, но тоже мало помогает… Если честно.

— Да ладно, — сказала независимо Саша, она так и сидела на корточках, и ведь не устала нисколько!

— Да ладно, — повторила она, — мне вообще насрать, как меня кличут. В Париже задолбали называть СашА, ну, у них так положено, удраять на последний слог… А мне по барабану. В Германовке Санди придумали. Я сначала чуть не опупела. Что за канареечное имя! Потом ничего, привыкла. Санди, блин… Это же не имя! Это хуйня какая-то…

Любимый с Лешей немедленно выпили. Саша расхохоталась надолго. Потом объяснила:

— Да анекдот вспомнила. Про хуйню. Расскажу сейчас.

Барыня как-то шумно выдохнула, может быть, хотела попросить не рассказывать анекдотов про хуйню, но промолчала. Сынок взял ее чашку, и добавил туда добрую толику виски, прямо в чай.

— Как-то раз мальчик нашел в лесу раненного ёжика. Всю зиму за ним ухаживал. Мазал больное место мазью, кормил из ложечки. А когда наступила весна, ёжик залез на подоконник и улетел. Мальчик почесал лоб, и сказал: "Это не ёжик, это хуйня какая-то!" — рассказала обещанный анекдот про хуйню Саша, и снова принялась смеяться.

Ну вот, дорогой мой дневничок, так мы и беседовали, пока Леша не сказал, что приносит извинения, но он здорово устал, и хотел бы отправиться спать. Барыня вскочила, начала что-то быстро говорить про постельное белье, побежала вон. Наверное, вынимать из шкафа и стелить, не знаю. Леша вышел за ней, Саша со странным скрипом поднялась и удалилась тоже, а мы с Любимым остались наедине. Он не смотрел на меня, перекатывал в ладонях стеклянный бокал, я подумала, что надо что-то сказать, и сказала:

— Ты что ли похудел.

— И возмужал, — ухмыльнулся он, все так же глядя в сторону.

Потом повернулся к столу, налил себе самолично виски и выпил безо всякого льда. Вытер губы бумажной салфеткой в выпуклые цветочки:

— Я никогда и не сомневался, что ты маленькая жадная сука, — сказал очень спокойно, — эм жэ эс.

Я заплакала от обиды и чего-то такого, другого. Получается, все то время, что я его любила, мечтала о встречах, ждала звонков — он все это время считал меня жадной сукой?! Маленькой.

— Чего рыдаешь, — спросил он опять очень спокойно и без всякого выражения, — погоди рыдать-то, зрителей пока нет… Сейчас старуха придет, и уж тогда…

И я сквозь рыдания выкрикнула:

— Она не старуха!

— Кино, — покивал головой Любимый, — классика жанра. "Статистика, Новосельцев, это наука, она не терпит приблизительности…"

И тут он смял салфетку и кинул в меня. Просто швырнул. А салфетка не долетела, она же бумажная. Салфетка в полете расправилась и спланировала на Барынин пол из рыжей плитки. Какого-то черта мне понадобилось, дорогой дневничок, радостно засмеяться и сказать: