Валерий Столыпин: И снов нескромная невинность

Счастье – что оно? Та же птица:

Упустишь и не поймаешь.

А в клетке ему томиться

Тоже ведь не годится,

Трудно с ним. Понимаешь?

Я его не запру безжалостно,

Крыльев не искалечу.

Улетаешь?

Лети пожалуйста…

Вероника Тушнова

Ленка, моя Ленка! Её присутствие насыщало атмосферу терпким запахом грешных мыслей, сверкающих электрическими разрядами с эффектом гало на налитых влекущим могуществом соблазнительно рельефных упругих выпуклостях, которые были будто намеренно выставлены напоказ.

Чтобы понравиться именно мне.

Конечно, я так не думал, это было совсем не так, но справиться с вожделением уже было невозможно: наши отношения, продолжительное время курсирующие в фарватере невинных платонических чувств, предполагающих беседы, прогулки, изредка поцелуи, зашли в глухой тупик.

Не знаю, чего хотела Ленка, как представляла себе динамику доверительной близости: я держал в уме, усиленно фантазируя, единственно возможный вариант, в котором секреты и интимные тайны между юношей и девушкой перестают существовать: если любишь – всё должно быть по-взрослому, включая семью.

Её изумлённо расширенные, то ли испуганные, то ли застывшие в восторге удивительно серые бездонные глаза позволяли с лёгкостью необыкновенной заглядывать в глубину целомудренно-бесхитростной души – девственной и чистой, как вода в лесном роднике.

И это не метафора, даже не гипербола, это реальное положение вещей.

Но время не стоит на месте, оно динамично: после любого первого шага обязательно последует второй, даже если намерен стоять как отшельник-столпник на пятачке, размером с арбуз.

Я думал о своей девочке как о единственном в целом мире награде, думал всегда, даже ночами, особенно остро чувствуя потребность находиться рядом, когда смотрел на почти поспевший лунный диск, на рассыпанные в кромешной тьме мириады светлячков, до которых не дотянуться, не дотронуться.

Звёзды далеко, а Леночка рядом – только руку протяни. Но это тоже иллюзия, тоже обман: на неё можно было смотреть, вдыхать душистый ладан её волос, которые щёкотно лезли в нос, когда мы сидели впритирку; можно держать девочку за руки, дуть дурашливо на нос, прижиматься щекой, обнимать иногда за плечи.

Это всё. Всё, что дозволено, непонятно, когда и как навязанным этикетом.

Даже целовались мы лишь в воображении.

Нет-нет, я не был обижен, не чувствовал себя отверженным, просто хотел большего, хотел попробовать всё, чем могла удивить меня любимая. Я видел, чувствовал, знал, что запас девичьих тайн неиссякаем. Меня влекло любопытство и нечто большее, чего невозможно выразить словами.

Так было в восьмом классе, потом в девятом.

В десятом я окончательно почувствовал себя взрослым, хотя на фоне одноклассников, которые с лёгкостью необыкновенной рассуждали на не вполне этичные темы, обсуждая без стыда результаты интимных свиданий, выглядел щеглом, не умеющим летать.

У Леночки, как и у меня, не было друзей: на них не хватало времени. Мы всегда были вместе.

Разлука, даже на несколько часов, вгоняла меня в тоску, побуждала философствовать в негативном ключе: что, если не станет Леночки, допустим, нам необходимо по той или иной не зависящей от нас причине расстаться? Основания не важны: её нет рядом. Этого достаточно, чтобы испытать муки одиночества. Зачем жить, если нет её?

Мы достаточно долго были вместе, усвоили толику бесценных уроков: научились целоваться, не отвлекаясь ни на что, по несколько часов кряду. Рассказывать детали не стану – каждый должен освоить эти навыки сам.

Казалось, что сделать это лучше меня никто не сможет.

Леночка была ненасытна и будто бы пьяна, я – чувствовал себя непревзойдённым любовником.

И вот мы вдвоём, на озере, где нет и не может быть никого, кроме нас. Короткое тундровое лето, недели две-три – не больше.

Мы переехали на мотоцикле через два болота и три Тамарки, глубокие, но узкие северные речки, в прозрачной воде которых плескались окуни, щуки и серебристые пелядки. Кричи – не кричи, никого, километров на двадцать, если не больше.

Ленка не понимала или делала вид, что не осознаёт, для чего мы здесь, что должно произойти в ближайшие несколько минут или часов, но ничему не препятствовала, словно оцепенела или впала в прострацию.