Елена Жукова - На личном фронте без перемен…

Теперь, двадцать лет спустя, я уже плохо помню, как мы задружились с этой пионеркой. Кстати, звали ее Катей. Всплывают только отдельные картинки, детали, слова…

В тот год картошку мы проводили на морковке: затаривали в мешки то, что выкапывал трактор и рядками оставлял на грядках. Помню, первый рабочий день закончился, норма выполнена, а у пионерки еще мешка на два работы. Она с каждой морковинки грязь оттирает прежде, чем бросить ее в корзину. Подхожу:

– Привет! Твои манипуляции с морковками – это так сексуально! Отрабатываешь навыки в полевых условиях?

Девчонка поднимает мгновенно вспыхнувшее лицо. Какая же она потешная! Как подопытная зверушка: стимул – реакция, стимул – реакция.

– Давай помогу.

– Не надо, – отстраняется пионерка, – я сама.

– Надо, – настаиваю я. – Ты всех задерживаешь.

А дальше пошло-поехало… Как получилось, что она прилепилась ко мне? Не к кому-нибудь из наших институтских теток, а именно ко мне? Не знаю. Знаю только, что я старательно разыгрывал из себя доброго дядюшку. Пошловатого, но вполне безобидного. И девушка-Катя охотно стала моей подопечной.

Нравилась ли она мне? И нет, и да. Я не был увлечен ею. Но какому взрослому мужику не польстит внимание юной неиспорченной девочки? В общем, мы стали почти что парой неразлучников. Приятели ржали надо мной, но подозреваю, что в тайне завидовали.

Помню, как день на третий, после работы, пригласил ее в нашу мужскую «палату номер шесть»:

– Мужики, у нас гости. Давай, проходи, не стесняйся.

Пристраиваю пионерку на своей кровати, поверх застеленного одеяла. Она садится по-турецки, свернув ноги калачиком. Мужики тут же приосаниваются, распушают перья. Из тумбочки извлекается заветная бутылка.

– Налить? – спрашиваю я пионерку.

– Чего налить?

– Нашей национальной жидкой валюты.

– Спасибо, я не пью, – отказывается пионерка.

– Это непатриотично! – комментирует Михей. – Может, ты – американская шпионка?

В результате Кате накапывают в граненый стакан на полноготка мизинчика. Она делает воробьиный глоток и морщится. Мужики снисходительно гогучут. И подсовывают на закуску кусок черного хлеба со здоровенным шматком сала – лоснящегося, с тоненькой кровяной прожилкой и остро пахнущего чесноком. Ленька Грецкий вываливает в миску квашеную капусту, сбрызгивает ее деревенским подсолнечным маслом, густым и душистым как мед. Все это богатство предприимчивый Михей выменял у бабы Глаши за две банки дефицитного зеленого горошка.

Девушка-Катя отщипывает кусочек хлеба, вытягивает из миски три чахлые капустинки. Жует.

– А просто морковки нет? – простодушно спрашивает она.

– Неужели не надоела? Или ты уже втянулась, зайка?

Приношу с кухни длинную морковину (уж этого-то добра у нас всегда в избытке!). Катя обхватывает ее ладошками и засовывает кончик в рот. Кольцо ее губ смыкается вокруг морковного ствола. Отличный повод подразнить ее быстро меняющую цвет застенчивость:

– Мужики, гляньте, какой правильный захват, – пошлю я. – К концу смены она у нас станет профессионалкой.

Пионерка пунцово краснеет. Но смотрит храбро, не отводя глаз. И вдруг вонзает острые мелкие зубки в морковную плоть, откусывает со смачным хрустом. В ответ раздается дружный мужской всхлип и одинокое «бли-и-ин!» от Леньки Грецкого. А пионерка мстительно пережевывает морковь.

Постепенно она стала нашей постоянной гостьей. Мужики привыкли, что девушка-Катя каждый вечер сидит на моей постели, грызет морковку, участвует во всех разговорах и краснеет от похабени, которую мы на нее щедро изливаем. В исследовательских целях.

Ленька Грецкий каждый вечер терзает гитару. Для благодарной слушательницы он просто фонтанирует вдохновением:

«…Крокодилы, пальмы, баобабы – бабы – бабы

И жена французского посла…»

Помню берег Оки. Солнце село, но небо все еще прощально розовеет. Над водой белесыми клочьями повис туман. Тихо, только вдалеке тарахтит идущая вверх по реке моторка да изредка у берега всплескивает рыба. Мы с пионеркой сидим на перевернутой дырявой лодке. Ее птичьи плечики укрыты брезентом моей ветровки. Мы говорим… о Боге. Есть ли над нами Всевидящее Око? И воздастся ли нам за все наши грехи и подвиги?

– Мне в детстве казалось, что Бог видит все, что я делаю. Ну, совсем все. И сейчас иногда так кажется.

– И что такого ужасного он может увидеть? Как ты сидишь на унитазе? – с удовлетворением отмечаю, как девушка-Катя алеет. – Но он же создал нас по образу и подобию. И наверняка у него там (тыкаю пальцем в небо) тоже есть свой Божественный Унитаз.