Илья Асриев - Кукольная лавка для импресарио

Неудобство такого предположения заключалось в нескольких натяжках, досаднейшей из которых была неопределённость определения меня, как человека щедрого.

Взглянув в скучающую без дела витрину, я решил, что это лицо, при необременительных мышечных уловках, могло породить надежду на романтический исход – в повитухи призывались недостаточный опыт, склонность к повторению прежних ошибок, слегка вывернутый вкус, и полное равнодушие к чужим обстоятельствам.

Как мило, что вы вызвались помочь, сказали бордовые губы, я так надеюсь на счастливый случай.

Надежды под бордовой шляпкой были пустыми – я не собирался сорить деньгами.

Опера возникла величественным миражом – прилегающая улица до середины взбиралась вверх, и перед глазами зрителя висел занавес переменчивого неба, и половина пути превращалась в затянувшийся антракт.

Путник вознаграждался неожиданно – улица вдруг выгибала спину и сбегала к площади, и опера во всем великолепии возникала на вымытой мощёной площади, занимая всю перспективу, и сторожевые доходные здания по бокам стояли навытяжку, чуть сдвинув набекрень столетние крыши, в запылённых навечно мундирах, выставив медные алебарды водосточных труб.

Замашки чичероне не пригодились – указующая на храм трагедии рука повисла в пустоте, и воздух, набранный для патетического возгласа, пришлось выпускать в два приёма, выдавая отступление за приступ одышки.

В Париже такого полно , сказала любительница оперы, и потянула меня в боковой проулок, к рыжей облупленной двери, больше похожей на дверцу шкафа, чем на приличный вход в здание.

Интерьер был не лучше входа – запах локальной кухни дул из-под изъеденной лестницы, с невообразимого цвета панелей пялились проплешины былых шпалер, и слепой, на треть уцелевший витраж, показывал в прорехи пятнистую стену соседнего дома.

Милое гнёздышко, но обходится недёшево, сказала обитательница шкафа, и подтолкнула меня к ступеням – врожденная деликатность запретила мне зажать нос.

Я взбежал вверх, затаив дыхание, едва касаясь ступеней, и дожидался спутницу, развлекаясь видом шикарного декольте с позиции критика – порочные мотивы визита совершенно вылетели из головы.

Идите вперёд , сказало декольте, и я повернулся на тусклый свет коридорного канделябра – коридор, кривовато уходивший на десяток шагов от лестницы, был утыкан по бокам небрежно прикрытыми дверями, и в комнатах угадывалась жизнь.

Из дверей выпорхнули две девицы в танцевальном неглиже, и отпрянули внутрь, оставив в коридоре приятный фиалковый запах, знакомый мне по временам, когда я запросто бродил по задворкам подзабытого кордебалета.

Фиалки сменились старым силачом в трико, натужно тянущим вверх пузатую гирю в полутьме комнаты напротив, и рука из-за спины толкнула белую дверь у меня перед носом – мы вошли в бледно освещённую комнату, обставленную с экономной практичностью, и дверь захлопнулась.

Комната заканчивалась окном, приоткрытым на четверть, и я сделал шаг к этому спасительному окну, навстречу дневному свету, массивной оперной колонне и просторной театральной площади – открыточный вид манил на свободу.

Можете звать меня Мальвина , пропел сзади приглушенный голос, время пошло .

Я обернулся, готовя дежурный комплимент, и обомлел – зелёное платье ползло вверх с неотвратимостью итальянского занавеса, чуть застревая в анатомических подробностях хозяйки.

Всякая откровенность, даже вывернутая наизнанку, имеет естественные ограничения – я не способен внятно пересказать калейдоскоп, в который складываются дальнейшие события, но я ручаюсь, что и пальцем не коснулся свежеиспечённой Мальвины.

Возможно, у меня случился обморок, или припадок застарелой аверсии – одним словом, сознание ускользнуло.

Я заплачу позже , как только доберусь к себе – видите ли, меня ждут , прошептал я в предчувствии скандала, уже не надеясь на спасение.

Голос под платьем взвизгнул, и в дверь постучали деликатным лакейским стуком, совпавшим с последними достоверными ударами моего бедного сердца.

Вошедший силач, добродушно гримасничая, хмыкнул в сторону выставленных панталон, и пошел на меня, балансируя крохотным подносом с ловкостью палача – ладонь, сжимающая моё лицо, и два вынужденных глотка дрянного вина из грязной бутылки сошли за экзекуцию.

А заплатить-то придётся , сказал силач, и ухватил меня за ухо, выворачивая голову в сторону чёрных чулок и опереточного корсета, ожидаемо оказавшегося бордовым.