Наталья Никольская - Тень Далиды

– Мама!

– Что? Что ты нервничаешь, ты меня выслушай.

– Не хочу я тебя слушать! По-твоему, это я виноват, что наш ребенок другой национальности.

– Я этого не утверждаю. Может, этот ген перешел в род Лидии.

– Сдох этот ген, сдох, понимаешь? Еще триста лет назад загнулся и дух его выветрился. Так можно договориться до обезьяны.

– А вот в обезьян я не верю. Не хочу считать себя животным.

Тут вышел из своей комнаты отец, отдыхавший на диване после сытного обеда, и с любопытством взглянул на маму. Пожав мне руку, он обратился к ней:

– Ты что это, Оленька? Почему ты не хочешь считать себя животным?

– Начинается, – сказала мать, не прояснив, что начинается.

– Животные от слова «живот», жизнь, – отец поднял указательный палец и назидательно потряс им в воздухе. – А что не жизнь, то смерть. Жизнь дается человеку, чтобы наслаждаться ей, и в этом смысле мы все животные. Мы с тобой, девка, еще ого-го! Санек, ты уже взрослый, вот что я тебе скажу. Нынешней ночью…

– Прекрати, – зашипела мать, – прекрати немедленно! Кто о чем, а мертвый о жизни.

– Что? Это я мертвый? Да ты что, мать, съела чего не то? Это я-то, я мертвый? – отец попытался от души обнять мать, стиснув ее сзади.

– Уйди, животное! – мать ловко выкрутилась из отцовых рук, не сумев скрыть легкой улыбки. – У Саши серьезные неприятности, а ты все со своей дурью.

– Неприятности? Какие в его возрасте могут быть неприятности?

– Будто сам не знаешь! Машенька растет…

– Машенька растет, и это неприятность? Похоже, вы тут на сухую сидите, вот крыша у вас и едет. Мать, как у нас со спиртным? По рюмочке найдется?

– Найдется.

– Вот и славно. Тащи сюда, не жмись. Можно без закуски.

– Еще чего! Ты и так как пьяный.

– Вот и славно. Значит, опохмелимся. Иди, иди, что ты тут сидишь? Лучше бы нам коньячку какого… И не жмись, еще купим. Слава Богу, зарплата позволяет, – подмигнул мне отец, вероятно, имея в виду мои заработки.

Сам он тогда еще работал на стеклозаводе, специализирующемся на выпуске пивных бутылок и банок для консервирования. Инженером по ОТК, вроде бы, жил с мамой на фиксированную зарплату плюс мамина сотня за уроки в музыкальной школе, где она вела курс арфы, которая мало кого интересовала. Времена татаро-монгольского ига, когда по Руси ходили прямые потомки Садко, миновали бесследно.

Когда мать вышла, отец грустно посмотрел в угол кухни, где проходила наша беседа, и тихо проговорил:

– Ты хоть ее любишь?

– Кого?

– Лидку.

– Уже не знаю.

– Не знаешь… А если представить ее в постели с кем-то другим, как тебе, хорошо? Ведь представлял, да? Что чувствовал?

– Злость.

– Злость… А еще что? Чисто физиологически. Понимаешь, о чем я?

– Догадываюсь.

– Ладно, можешь не отвечать… Я тебе так скажу: плюй на все и береги здоровье. Это не моя присказка – народная истина. Ну, не похожа на тебя Машка, и что? Подумаешь, катастрофа! По сравнению с мировой революцией это все пустяки. Мы не вечны, Санек, вот о чем надо думать! И беречь здоровье.

– Надоели двусмысленные взгляды. Шуточки, усмешечки.

– А ты обходи таких умников стороной. Мудрый человек ничего не скажет, а умник он и есть умник. Будет приставать, скажи, что взял из детдома. Во как, – удивился сам себе отец, – только что в голову пришло! Так и говори: детдомовская, жалко стало. Пожалуй, я и сам теперь буду так говорить.

– Что, и тебя коснулось? – горько усмехнулся я.

– Не без этого, конечно, – вздыхает, – и не без боли. Больно мне за тебя, сынок, очень больно. Но разводиться не спеши, с этим всегда успеешь. А то сойдешься с кем, она тоже забеременеет. И родит тебе негра… Негра хочешь?

– Бать, мы вроде еще не пили. Ты что?

– А ничего. Бывает и круче, вот чего…

Машенька не блистала умом и грацией, зато кушала все подряд, сметая со стола любые объедки. Ходить она научилась в два года, говорить – почти в четыре. До четырех лет она знала одно слово. Нет, не «дай», другое, хотя значило оно то же самое. «Яу!» – говорила дочка отчетливо и тянула ручки к первому попавшемуся на глаза предмету, будь то моя бритва или Лидкина косметика. Яу, и хоть ты сдохни, но если этот предмет ей не доставался, вопли девочки сокрушали барабанные перепонки. Соседи стучали в стенку, звонили по телефону, страшно ругаясь последними словами, а при встрече грозили пришибить меня в темном подъезде или подать в суд за издевательство над ребенком.

Не счесть вещей, прошедших через руки нашей маленькой. Таковых попросту в доме не было, не считая тех, которые мы прятали под замок, пользуясь ими в ночное время, когда дитя изволило почивать. Брился я ночью, как истый француз, а Лидка, как проститутка, тем же временем суток наводила марафет на своем лице. Спали мы вместе, предпочитая исключительно безопасный, а потому скучный секс. Когда мы им занимались, Машенька, как правило, просыпалась, хотя в эти моменты тишина под нашим одеялом стояла почти гробовая. Мы старались удовлетворить друг друга без звука и никогда друг друга не удовлетворяли.