Лейла Слимани - Адель [litres]

На людях он вел себя так, что потом раскаивался. Сжимал ей локоть, щипал за спину, наблюдал за ней так пристально, что всем становилось неловко. Следил за малейшим ее движением. Читал по губам. Они редко куда-либо ходили, но он был доволен, что пригласил Вердонов. Может быть, осенью он устроит праздник. Что-то совсем простое, с коллегами и родителями друзей Люсьена.

Он устал от этих постоянных подозрений. Ему надоело думать, что ее присутствием он обязан лишь отсутствию у нее независимости. Он обещал себе, что будет оставлять дома больше денег. Предлагал ей сесть на поезд и отвезти Люсьена в гости к бабушке с дедушкой в Кан или в Булонь-сюр-Мер. И даже сказал, что пора подумать, чем бы ей хотелось заниматься в жизни.

Иногда он поддавался иррациональному воодушевлению, оптимизму, которого должен опасаться любой врач. Убеждал себя, что может ее вылечить, что она цепляется за него, потому что видит в нем свое спасение. Накануне она встала в хорошем настроении. Погода была лучезарной. Ришар повез ее в город вместе с Люсьеном, чтобы кое-что купить ребенку. В машине она заговорила о платье, которое видела на витрине. Бормотала что-то невнятное о деньгах, которые у нее остаются, и о том, сколько ей надо еще сэкономить, чтобы купить это платье. Ришар перебил ее: «Потрать эти деньги как хочешь. Хватит передо мной отчитываться». Она выглядела признательной и в то же время сбитой с толку, словно успела привыкнуть к этой нездоровой игре.

«Сделать ее счастливой». Как все казалось легко, когда Анри говорил это об Одиль, когда повторял, что в этом весь смысл жизни! Создать семью и сделать ее счастливой. Каким простым это представлялось на площади перед мэрией, в вестибюле роддома, в день новоселья, когда все, похоже, верили, что у Ришара в руках ключи от счастливой жизни.

Одиль постоянно твердила, что они должны завести второго ребенка. Что такой красивый дом создан для большой семьи. Каждый раз, приезжая в гости, она многозначительно поглядывала на живот Адель, а та отрицательно качала головой. Ришару было так неловко, что он притворялся, будто не понимает, о чем речь.

Он придумал для нее новую жизнь, где она будет под защитой от самой себя и своих порывов. Жизнь, состоящую из принуждений и привычек. Каждое утро он будил ее. Не хотел, чтобы она валялась в постели и предавалась черным мыслям. Избыток сна ей вреден. Он не трогался с места, пока не убеждался, что она надела кроссовки и отправилась бегать по грунтовой дороге. У изгороди она оборачивалась, махала ему рукой, и он отъезжал.

Симона выросла в деревне и, наверное, поэтому всегда ее ненавидела. Она описывала ее дочери как место безысходности, и природа казалась Адель диким зверем, который, как его ни приручай, так и норовит без предупреждения вцепиться в горло. Не решаясь сказать об этом Ришару, она боялась бегать по деревенским дорогам, углубляться в пустынный лес. В Париже ей нравилось бегать среди прохожих. Город запечатлевал в ней свой темп и ритм. Здесь она бежала быстрее, как будто за ней гнались. Ришару бы хотелось, чтобы она наслаждалась пейзажем, чтобы ее очаровали тихие долины и гармония рощ. Но она никогда не останавливалась. Бежала так, что легкие разрывались от боли, и возвращалась без сил, чувствуя, как стучит в висках, каждый раз удивляясь, что не заблудилась. Не успевала она снять кроссовки, как звонил телефон, и она переводила дыхание, чтобы ответить Ришару.

«Надо изнурять тело». Она повторяла это, чтобы придать себе мужества. Ей случалось в это поверить по утрам, хорошо выспавшись. Случалось быть оптимисткой и строить планы. Но часы шли, пожирая остатки ее решимости. Психиатр посоветовал ей кричать. Это рассмешило Адель. «Я совершенно серьезно. Надо орать, вопить так громко, как только можете». Он сказал, что ей станет легче. Но даже одной, даже в полной пустоте ей не удалось извергнуть свою ярость. Издать крик.

После обеда она сама забирала Люсьена. Пешком добиралась до поселка и ни с кем не разговаривала. Кивком здоровалась с прохожими. Фамильярность сельских жителей наводила на нее оторопь. Она старалась не ждать перед воротами садика, боясь, что другие матери заговорят с ней. Объяснила сыну, что надо пройти совсем немного, чтобы найти ее: «Знаешь, там, где статуя коровы. Я буду ждать тебя там».

Она всегда приходила заранее. Садилась на скамейку напротив большого холла. Если скамейка была занята, она стояла рядом с бесстрастным видом, пока сидящему не становилось неловко и он не уступал ей место. Ришар рассказывал ей, что американцы в 1944 году по ошибке сбросили бомбы на этот поселок. Меньше чем за двадцать минут он был стерт с лица земли. Архитекторы попытались восстановить первозданный облик домов, воспроизвести нормандские фахверковые стены, но их очарование было поддельным. Адель спросила, не по религиозным ли причинам американцы пощадили церковь. «Нет, – ответил Ришар. – Просто она оказалась прочнее».