Аида Золотая - Последний поцелуй неба

— Всегда можно найти варианты, если есть желание.

— Ты сама-то их сильно нашла, если торчишь в «Носороге»?

— Не твое собачье дело, — огрызнулась Анна и прикурила. — Я за следующую неделю заплатила.

— Спасибо. Но меня на следующей неделе здесь не будет.

— Не поняла. Вас выписывают?

Таня молчала. На Анну уже не смотрела — только себе под ноги. Сосредоточенность на ее лице не сулила ничего хорошего. Она морщила высокий лоб и казалась безжизненной. Совсем не такой, как несколько минут назад, в компании санитаров.

Потом заговорила — глухо и ровно:

— Я выписываюсь, я. Пишу отказ от ребенка и возвращаюсь к мадам. Я ей звонила вчера, она согласна, когда я смогу работать. А я смогу. Еще немного и смогу. Только в порядок тело привести…

— Идиотка! Она же твоя! Нахрена было рожать?

— Лучше было убить? — охрипшим голосом воскликнула Таня и обхватила себя руками. Несколько секунд они молчали. И слышно было, как ветер гудит в переулке. Он шевелил светлые Танины волосы, выбившиеся из густой косы. И сейчас, совсем без косметики, худая, изможденная, она совсем не походила на девочку из «Носорога». Мадам, когда увидит, признает ее профнепригодной. Но вместе с тем, сейчас Таня казалась гораздо моложе, чем была. Не только по паспорту.

— Послушай, я ошиблась, — заговорила, наконец, Таня. — Я думала, выберусь. Думала, что ребенок — это шанс выбраться. Знаешь, не просто так дети даются и бла-бла-бла. Чушь какая-то! Только хуже стало. Если так, то уже навсегда. Смотрю на нее, а перед глазами… конвейер какой-то. И на что родила? На мучения? Она нормальной не будет. И я никогда не дам ей того, что должна дать ей мать. Хоть выгрызть у другого, но дать. Я не смогу, Ань…

— Да пошла ты! Лучше один раз убить, чем бросить.

— Ты говоришь прям как мадам, — криво усмехнулась Таня. — Даже интонации те же. А она ведь знала, что я не выдержу, в конце концов.

— Она видела стольких девочек, что знает нас лучше, чем мы сами, — Анна сделала последнюю затяжку, выпустила в воздух струйку дыма и бросила окурок под подошву сапога. Зло раздавила его и так же зло сказала: — Тварь ты, Танька!

— Я знаю… А твари самое место в грязи. Я откажусь от ребенка. Не бывает всяких там… перерождений.

— Это точно. Вали нахер.

И развернувшись на каблуках, Анна вернулась обратно в клинику. У лечащего врача получила подтверждение, что ребенка, покуда она платит, никуда не выпишут. В свою очередь заверив, что будет платить и в дальнейшем.

А под урчание прогревающегося мотора своей машины неожиданно решила, что сама даст девочке имя. Настя. Жизнь ее с первых минут была трудной, но она все еще боролась за то, чтобы оставаться среди живых. Даже так, даже брошенной. Нет ничего страшнее этого. Жизнь — зловонная клоака одиночества. Она поглощает — задыхаешься и идешь ко дну. Кричишь — и никто не протянет руку.

Тебя. Бросили.

Медленно двигаясь в густом потоке машин, она мысленно совершила ритуальный подсчет. Виктор Закс отсутствовал двадцать семь дней и девять часов. После месяца тотального траха в «Носороге» — это было сильно. Надоела? Пресытился? Забыл?

Она не забыла.

Сначала просто ждала. Потом начались проблемы с ребенком. С чужим ребенком.

Но она не забыла, не забывала ни секунды.

Злилась, насылая на его голову все проклятия мира. И бормотала себе под нос, почти не разбирая дороги впереди:

— Думаешь, я позволю тебе жить? Думаешь, позволю?

Нет, никогда. Она знала, где искать его. Она знала, что разрушит его жизнь так же, как он разрушил ее. Она знала, что уничтожит его родных так же, как он уничтожил ее. И знала, что станет смеяться, когда он окажется один, удивляясь, зачем остался жить. Она всегда это знала, кружа вокруг него, подобно стервятнику, почти уже десять лет. Не получилось так, она подберется к нему снова, так же близко, как уже подбиралась прежде, когда он срывался с крючка. Только теперь — один на один.

«Неужели ты совсем одна, и у тебя совсем нет близких?» — резануло в памяти. Эту резь она ненавидела. Та отдавалась во всем теле, заставляя ее возвращаться к тому, что было давно отброшено.

Пасмурный день ранней зимы десять лет назад. Шел мокрый снег и тут же таял, превращаясь в жидкую грязь под ботинками, в которых молча вышагивала по детдомовскому стадиону Аня.

Рядом с ней шагал Алексей Власов, молодой человек, нашедший ее на обочине загородной дороги — с теплым взглядом карих глаз и улыбкой, от которой и самой хотелось улыбаться. Она думала, что забыла, как это делается. Не могут люди улыбаться и все еще оставаться жить, когда мир рушится.