Александр Матюшинский - Половой рынок и половые отношения

Три рубля для них целое богатство, они даже боялись, что их ограбят, и прятались от всех. Им казалось, что все только и думают об их «богатстве».

Егоркин первый «гость» в качестве привычного ценителя труда, конечно, знал это и вознаградил его рублем. Но Егорка не обижается на него, он находит, что все это в порядке вещей.

Ведь он не один занимается этой «работой» и всем так же платят. Егорка болен, его заразили, но и на это он не обижается и это находит он в порядке вещей.

Его удивляет скорее обратное: человеческое отношение к нему постороннего лица, бескорыстное желание помочь, войти в его положение. Это ему непонятно, к этому он не привык и это не укладывается в его голове. Так, он никак не мог примириться с тем, что ни он, ни Дунька не нужны мне и что все наше знакомство ограничится одним ужином.

Напротив, он думал, что мне нужны одновременно и он, и его подруга, — иначе зачем я их кормлю обоих, а не одного которого-нибудь.

Именно это он имел в виду там, под пристанью, когда сказал:

«Пойдем, Дунька, бывают ведь и такие! Помнишь прошлогоднего капитана?»

«Прошлогодний капитан» именно надругался над ними обоими вместе, при самой отвратительной обстановке.

И как я ни уверял их, что ничего подобного не желаю, они не верили, это видно было по их глазам, по их переглядыванию между собой. Поверили, и то с трудом, только когда я распростился с ними у дверей притона.

— Вы вправду уходите?

— Конечно, а ты все не веришь?

— Нет, зачем не верить… пойдем, Дунька, всякие господа-то бывают!

И они скрылись в темноте.

С тех пор прошло три года, а стоит только мне закрыть глаза, как обе детские фигурки вырастают предо мной в той обстановке, в какой я провел с ними около двух часов.

Егорка сидит, опершись локтями на стол, и говорит:

— Гости все больше под пристанью у нас бывают: когда к ней приходят, я отойду немного и жду, а когда ко мне придет кто, она отойдет… А потом идем в лавку покупать хлеб…

Какой горький хлеб достается им в жизни!

Тогда этот мальчик в роли проститута был для меня в новинку; я, как житель внутренних губерний России, не предполагал ничего подобного, поэтому так и поразила меня эта злополучная пара. Теперь я знаю, что детская проституция в среде обоих полов — обычное явление не в одном только этом городе. И к стыду моему, должен сознаться, что меня это больше не поражает. Я негодовал на общество, что оно равнодушно смотрит на такое отвратительное явление, а теперь сам слился с этим обществом и так же равнодушно смотрю на эту гнусность, как и оно. Таково влияние постоянно находящегося перед глазами факта — в конце концов он получает право существования в глазах всех, не исключая и тех, которые должны стоять на страже интересов общества.

Явление это общее, например, для всего Кавказа, однако в закавказской прессе вы не встретите крика негодования по этому поводу, она довольно равнодушно отмечает: «Такого-то числа, такой-то обыватель совершил гнусное насилие над мальчиком стольких-то лет». И только не ждите статьи или фельетона по поводу этого гнусного насилия, их не будет, ибо это «гнусное насилие» есть обычное явление в общественной жизни, к нему все присмотрелись, всем оно надоело и никого не интересует. Я говорю это не в упрек кавказской прессе, — нельзя негодовать ежедневно и без конца по поводу одного и того же явления, как бы оно возмутительно не было. В конце концов или негодование уляжется, или негодующий не будет иметь слушателей, мимо него будут проходить так же равнодушно, как равнодушно проходят мимо самого факта, по поводу которого выражается негодование. Отмечая равнодушное отношение печати к этому печальному факту, я только хочу показать, насколько распространено и насколько глубоко пустило корни то явление, о котором я говорю. Его волей-неволей признают имеющим право существования, признает, конечно, прежде всего общество, и с ним вместе не может не признавать и печать, как кость от кости общества и плоть от плоти его.

Борьба со злом при таком положении для отдельного лица является более чем трудной, на какой бы почве это лицо ни повело свою борьбу. Общество, раз оно признало за чем-либо право существования, всегда умеет дать отпор новатору. Всякое преследование за неестественный порок тотчас встречает обвинение преследователя к шантаже.

— Это шантаж! — вполне искренне кричит обвиняемый, так как считает, что, преследуя его за то, что делают безнаказанно все, обвинитель поступает с ним несправедливо.