Анатолий Арамисов - Любовin

Не хочу.

Знаю, как они зарабатывают. У соседа Мишки руки по локоть. Он был тяжеловес, теперь кличут быком. На стрелки ездит. Нет, мне такие бабки не нужны. Запачканные кровью.

Я перевернулся на другой бок и вздохнул. Какие-то дурные мысли лезут в голову. Не к добру, наверное. Неужели опять не повезет? Посмотрим.

В больнице я валялся две недели. Там мы и познакомились с Гражиной. Она работала врачом. Такая вся из себя красивая. Длинные волосы, фигурка с тонкой талией, глазищи в пол-лица, носик с небольшой горбинкой, что придавало ей неповторимый шарм. В общем, зеленоглазая блондинка. Мне сразу понравился её голос, как-то по-особенному произносящий шипящие звуки польского. Когда я лежал в забытьи и не мог видеть девушку. А уж открыв глаза, сразу захотел её. Любой бы мужик на моем месте захотел. Ибо она склонилась надо мной, видимо, прислушиваясь к дыханию. Халатик распахнулся, обнажив два аппетитных арбузика. Тут я и открыл глаза. Полька отпрянула, смутилась, покраснела и вышмыгнула из палаты.

В другой раз она стояла рядом с кроватью, а правая рука у меня оказалась свободной. Я и провел пальцами по её ноге. От коленки вверх. Насколько она позволила.

Звонкий шлепок по руке. Быстрые шаги, хлопнула дверь. И я впервые за неделю радостно рассмеялся.

Спустя месяц я, наконец, заночевал у Гражины. Она жила одна, почти в центре польской столицы. На улице Житна. Её тело было мягким, отзывчивым на ласки. И ненасытным. Она учила меня польским фразам в перерывах между близостью. И любила при этом есть вишни. Её пухлые губы как-то мило и смешно раскрывались, когда она брала ими ягоду.

– Ештэ попросу вспаняле, пышнее як вишня! Ты просто прелесть, вкусный как вишня! – она учащенно дышала, не переставая улыбаться. Потом запрокидывала голову назад, стонала.

И еще одна черта мне нравилась в ней. Когда она танцевала со мной, то неотрывно смотрела прямо в глаза. Это возбуждает, заводит. Наши девицы обычно скромно прячут взгляд.

Я уже задремал, когда её пальцы внезапно коснулись моего шрама под правой ключицей.

– Былишне в стане войне? (Ты был на войне?) – её вопрос звучал как утверждение.

Я кивнул.

– Где воевал? Расскажешь про это?

– Не хочу.

Еще чего. Только начал забывать. Когда приехал домой, ловил себя на мысли, что рассматриваю прохожих из своего окна только через воображаемую прорезь прицела. Лишь через полгода прошло.

– От чего это? – она потянулась и поцеловала шрам.

– Осколок мины, наискосок зацепил… – коротко ответил я.

«Интересно, вторую заметит?» – подумал я. Гражина словно прочла мои мысли.

– А вот это что? – пухлые губы коснулись белой метки на бедре.

Я весь покрылся мурашками.

– Это пуля.

– Бедненький… – Гражина ласково погладила рукой по волосам и заглянула в глаза. – То было болезне? Больно было?

– Не очень, – ответил я, и, обхватив девушку за плечи, снова перевернул её на спину…

Теперь мне не надо было тратить деньги на гостиницу. Я приезжал, скидывал барахло на местном рынке, покупал «Бейлис», любимый ликер Гражины, букет цветов, какой-нибудь подарок, и ехал к ней. Однажды поймал себя на мысли, что больше хочу оказаться снова в постели с мягким телом польки, чем заработать очередную тысячу баксов на дом. Но о серьёзных отношениях не было и речи. Слишком глубока была рана, нанесенная женушкой. После развода её бесило, что сын явно сильнее любит отца, чем мать, поэтому свидания с ним выбивались со скандалами. В один момент я словно возненавидел всех баб. Но Гражина разговаривала не на русском, поэтому как бы выбивалась в моем подсознании из печального ряда.

Иногда я на целую неделю задерживался в Варшаве. В конце её полька преображалась: из глаз исходил тот особенный свет, который бывает только у влюбленных и полностью удовлетворенных женщин. Она заметно хорошела. Я видел, как на улицах Варшавы на нее оглядываются мужики, и какое-то чувство, похожее на гордость, приплывало ко мне. Но я гнал его прочь. Мне б одного сына поднять, да дом для него достроить. Больше ничего я не желал.

Гражине захотелось поделиться своим женским счастьем с подругами. Она начала устраивать посиделки. Сверкая радостными очами, быстрой скороговоркой рассказывала обо мне; зная, что я уже начинал понимать по-польски, интимные подробности обсуждала на кухне, когда я, умиротворенный хорошим ужином с вином, сонно пялился в телевизор. Я не рассказывал Гражине, что почти все её подруги затевали извечную женскую игру со мной: кто-то вроде невзначай касался ножкой под столом, потом все настойчивее и откровеннее; другие всё говорили глазами, я обнаруживал в кармане пиджака визитные карточки с телефонами, одна напрямую звала к себе во время танца. И лишь однажды я клюнул на эти нехитрые приманки.