Михаил Окунь - Отсрочка ада

У нас появились свои приколы (педофилы, ушки на макушки!). Он прижимается ко мне ягодицами, я пропускаю напряженный член между его ног, и в итоге образуется мальчик-монстр с двумя пенисами. Они примерно одинаковой длины, но если верхний — тонкий, атласный и беленький, то нижний — пунцовый, в узлах вен и в несколько раз больше в обхвате. Мы смотрим на это «чудо» и хихикаем, как два идиота.

Иногда мне вспоминаются случаи с нимфоманкой и педиком. Да, милые, хоть и с задержкой, но я оправдал ваши предположения…

Он начал покуривать «травку», чем в наших окраинных палестинах никого не удивишь. Однажды на улице незадолго до нашей условной встречи я увидел Гену в компании двух парней лет семнадцати-восемнадцати. Я подошел к ним и впервые увидел неподдельное смятение в его взгляде.

— Что ты нас достаешь, мужик?! — услышал я угрожающее от одного из бритоголовиков.

— Пока не достаю, но могу! — ответил я и выяснил, что они попросту забрали у Генки деньги, а дать «травку» отказались.

Я зацепил вякавшего «наркодиллера» за ухо, и «травка» сразу появилась.

Запретить ему? Но как? Он всегда делал то, что хотел — молчаливо и упорно.

А между тем алкогольная доза, необходимая мне для примирения с окружающей действительностью, стала совсем зашкаливать. О снах я и не говорю. Постоянно донимала внезапно проваливающаяся под ногами почва на какой-то глухой лесной дороге. Элементарная задачка даже для начинающего психоаналитика. Хотя были сны и покруче.

Я поднимаюсь по ступенькам дощатого трапа и останавливаюсь на верхней площадке. Трап невысок — пять-шесть ступенек. С боков у него имеются перильца. Если бы они огораживали и площадку, сооружение вполне могло сойти за двух-трехместную трибунку, с которой можно поприветствовать демонстрацию карликообразных трудящихся или провести минимитинг.

Впрочем, откуда чему взяться в голимой степи с заходящим солнцем на горизонте? И все же степь не стопроцентно обнажена, а украшена железнодорожным полотном, рельсы которого отливают ярким багрянцем в закатном свете. Именно к ним вплотную приставлен мой трибунообразный настил.

Слева из-за линии горизонта на «железке» появляется точка. Рыло поезда все приближается, и вот уже вагоны пролетают мимо меня. За их окнами не видно ни одного лица. И тут я замечаю, что ход состава замедляется.

Наконец, передо мной останавливается последний вагон, который неожиданно оказывается теплушкой. Ее раздвижная дверь — прямо перед носом. Бесшумно она сама уходит в сторону. Пол вагона тютелька в тютельку совпадает по высоте с настилом.

Я вижу внутренности теплушки: в середине — пустое пространство, справа и слева — по три яруса нар, глубина которых тонет в вагонном сумраке.

(Мне даже удается вспомнить, откуда эта теплушка могла въехать в мой сон. Во время солдатчины в таком же мерзком ящике с нарами и без единого окошка я трое суток мучался на пути из Москвы на химполигон, расположенный в местности с мощным названием Фролищи. Просыпался среди ночи от духоты и тесноты, открывал глаза — и видел в двадцати сантиметрах перед собой неоструганные занозистые доски. И чудилось, что заживо погребен в наскоро сколоченном трехъярусном многоместном гробу).

А в своем сне я, не входя, приглядываюсь, кто же заполняет нары. И поначалу не верю глазам…

На всех шести полках справа и слева, словно белесые опарыши в ржавой консервной банке рыболова, копошатся обнаженные тела. Они причудливо сплетаются в клубки различных размеров и форм, и опять распадаются, чтобы снова и снова образовывать очередные конфигурации.

Я замечаю, что эти похотливцы обоих полов совсем юны — лет по тринадцать-четырнадцать. Они малорослы, худы, слаборазвиты физически, бледны и одинаковы, как шампиньоны, взращенные во мраке теплицы. Но оттого еще более гадостно сексуальны.

После того, как дверь отъехала, и в теплушку проник последний свет уходящего солнца, оргия начинает постепенно терять накал. Десятки пар дымящихся похотью глаз впиваются в меня.

«Опарыши» призывно улыбаются, подмигивают, кивают головенками, высовывают языки и вытворяют ими черт знает что. Движения их розоватых язычков заучены, стремительны и манящи. И я делаю шаг в теплушку…

В этот момент, в полном соответствии с законами жанра кошмаров, из щели между вагоном и моей площадкой снизу высовывается рука в черной кожаной перчатке и цепко хватает меня за щиколотку той ноги, которую я еще не успел перенести в вагон. Я пытаюсь вырваться, но не тут-то было. Рука неумолимо затягивает меня под состав.