Лев Куклин: Повесть и рассказы из сборника «Современная эротическая проза»"

Все мы с ним делали вместе. Он на яхте — я матрос, он на лыжах (зимою он слаломом занимался), я — рядом в сугробе барахтаюсь, он в поход на Вуоксу, на плотах или на байдарках, я — оранжевый спасжилет примеряю. И Ольгу всюду с собой таскал: в старом заслуженном рюкзаке две дырки для ног проделал, дочь — в рюкзак, за плечи — и готово!

Ольга-то теперь замужем, живет в Швеции, программист, двое детей-близняшек. Что я ей скажу!?

Первая неделя истекла…

Именно так — не прошла, не пробежала, не промчалась, а истекла, не принеся никаких надежд. Протекла — вот как вода между пальцами, когда моешь посуду, не замечая, что уже в третий или пятый раз протираешь губкой чистую тарелку; протекла злыми и беспомощными слезами, которые текут и их не унять, и понимаешь, что слезами горю не поможешь, — а они все равно текут и текут… И откуда в человеке помещается столько слез?!

…Саша уже и не вставал, все лежал на тахте, чуть повернув голову к окну: просил не задергивать штору. И почти ничего не ел. Я на работе две недели за свой счет взяла — за ним ходить. Судя по всему, боли у него были сильными, чтоб не сказать — чудовищными, он часто ночами не то стонал, не то мычал, стиснув зубы так, что они скрипели.

Терпел…

Я на последние деньги достала, — подпольно, разумеется, несколько ампул морфийсодержащего, сама ему делала уколы в ягодицы, когда, чувствовала, что ему совсем уж невмоготу. Теперь его завитки-завитушки на груди совсем поседели… Он-то терпел, надеялся, не хотел меня огорчать, а я… Я-то ведь знала, что ему остается совсем ничего… и две недели старалась улыбаться, только чтобы не заплакать при нем. Даже к зеркалу не подходила, — не могла свое лицо видеть. Чужое и страшное.

А в тот вечер… Серый такой был денёк, помню, без солнца, фонари на улице рано зажглись, а он лежал вверх лицом, и в его глазах, я это ощущала, скопились и боль, и понимание своего конца, ухода, и прощание, и прощение… Все вместе.

И вдруг… Он мою руку слабо так… пожал и вполне отчетливо, осмысленно даже, и я бы сказала — с вызовом, прошептал вроде бы полушутя, но я-то поняла, что всерьез:

— Без секса не умру…

Я признаюсь… насчет постели. Поверите, нет, — когда он раздевался и меня к себе принимал, — у меня внутри все плыло и, казалось, я сознание теряю, как тогда — в тот самый полдень, когда меня бронзовым осколком шарахнуло… И от этих его слов я совсем уж ополоумела, кинулась туда, сюда, — не знала, что делать, что ответить. Наконец решилась.

Из шкафа, с самого низу достала черное кружевное французское белье, доро-гу-щее, я его всего-то раза три надевала. Потом чулки тоже черные, с широкой резинкой — он колготки не слишком жаловал. Лифчик застегиваю, дура, а у самой руки трясутся, замочек выскальзывает, а слезы кап-кап-кап — то на грудь, то на пол…

Села рядышком. Одеяло плоско так натянуто, будто под ним ничего нет, откинула его, прилегла рядышком, прижалась… Его руку взяла, а она словно бы бескостная, мягкая, вялая, и его рукой стала себя оглаживать: на грудь положила, на живот… И на тот самый шрам… Пальцы задержала, раз провела, другой, — словно бы его память оживляю! Потом ладонь — а ладонь у него широченная, как садовая лопата, — на лобок положила, замерла… А он родное место, видимо, почуял, и у него пальцы слабо этак шевельнулись, будто погладить пытались, приласкать…

Я опять слезы утерла, чтоб он не заметил, и стала с него трусы стягивать: он хоть и похудел чуть ли не в половину, а все равно — огромный, я его с трудом приподымаю. Глянула ему в глаза, а он — реагирует, ну вот самое честное слово — реагирует, искорки бегают. Ну, я его бывшее мужское достоинство потеребила, поцеловала… Как в старом анекдоте: «Когда-то эта тряпочка была гордостью Одессы!» Наконец, губами взяла, головку ласкаю, покусываю. Чувствую — дрогнул, воспрял, окреп, ну прямо как в былые молодые годы! А на меня взобраться сил-то у него нет…

Я сама, осторожно эдак, словно школьница стеснительная в первый раз, ему на бедра присела и на его ожившую главную мужскую часть опустилась. Сашкино тело словно бы током электрическим дернуло! Я к нему наклонилась, сколько такая поза позволяла, и его рукой себе грудь трогаю, по соскам провожу…

Мамочки мои! Мы с ним этим делом, должно быть, года два не занимались, сами понимаете, то, се, больница, процедуры — не до того, а тут… Чувствую, меня забирает, а кричать, да еще в полный голос, как я привыкла, — боюсь, сама себя стесняюсь. Да и до Сашки эта, извините за выражение, секстерапия, видать, тоже дошла: губы его, почти белые, улыбка тронула, да не улыбка, конечно, а так, тень ее слабая, а сам в такт моим движениям не то охает, не то всхлипывает…