Элизабет МАКНЕЙЛ - 9 1/2 weeks

больше не мой голос. Я умоляю его

каждый вечер, в горле у меня пересохло, по животу течет пот, ляжки горят и стали

липкими. Я полностью потеряла власть

над собой.

Послушай, Пресвятая Дева Мария: я стала теперь совсем, как ты. Мне не

нужно контролировать себя, он все взял

на себя, и так будет до тех пор, пока он меня не убьет. Но нет, я надеюсь, он

меня не убьет, для этого мы оба слишком

эгоистичны. Ведь есть столько способов продвигаться вперед всю жизнь. Сначала

синяки, заглушенные крики - это первый

раз. Я с ним всего девять недель, но уже давно я прошла через заглушенные крики.

Ведь то, что люди делают до того, как их

должны убить, неисчислимо. Для первого раза, брызнувшая кровь: это нечто

непредставимое. А впрочем: если бы ты убил

меня, тебе нужно было бы найти кого-то другого, а разве это так просто, найти

такую женщину, как я?

Этой ночью кровь брызнула и испачкала простыни. Он обмакнул в нее палец,

попробовал ее, потом намазал ей мне

губы. Гладя меня по волосам, мокрым от пота, он смотрел, как кровь сохнет у меня

на губах.

- Я вижу, ты действительно этого хотела, - сказал он. - Ты безумна, как и

я. Иногда днем я спрашиваю себя, до чего

мы можем дойти?

Он отколупнул большим пальцем корки, засохшие вокруг моего рта.

- Иногда мне становится страшно, - он рассмеялся. - Ей-ей, там должен

остаться паштет от обеда. Съедим и идем

спать, уже два часа. Ты, когда не выспишься, утром просто невыносима.

Наутро, когда я после завтрака чистила зубы, я начала плакать. Он позвал

меня:

- Ты готова? Идем, лапочка, уже почти половина девятого.

Через несколько минут он вошел в ванную и поставил портфель на биде. Он

вынул у меня из Рук зубную щетку и

вытер мне лицо.

- У тебя свидание в половине десятого, ты помнишь? Да что стряслось? - он

поцеловал меня в обе щеки, повесил

сумку мне на плечо и взял меня за руку. Он закрыл дверь квартиры на ключ. Я

продолжала плакать. Он спросил:

- У тебя есть темные очки? - Потом вынул их из наружного кармана сумки. Я

позволила их надеть на себя, не

говоря ни слова.

Когда мы вышли из вагона метро, я все еще плакала. Я плакала, поднимаясь

по лестнице. За несколько шагов до

выхода, он снова спустился вместе со мной в метро, и мы вернулись домой. Он

толкнул меня на диван в гостиной и

закричал:

- Да говори же наконец... Что происходит, Бога ради?

Я не знала, что происходит. Я знала только, что не могу перестать

плакать. В шесть часов я все еще плакала. Он

отвез меня в больницу, мне дали успокоительное, и через минуту я плакать

перестала. На следующий день я начала лечение,

которое продолжалось шесть месяцев.

Его я больше никогда не видела.

Когда мое тело обрело свое привычное равновесие, я переспала с другим

мужчиной и заметила, что руки мои лежат

без движения на простынях: я забыла, что с ними делают. Конечно, я снова

взрослый человек, отвечающий за свои

поступки. Но мне кажется, что во мне что-то испортилось.

Прошли годы, а я до сих пор иногда задаю себе вопрос: сможет ли когда-

нибудь мое тело испытать что-либо, кроме

тепленьких, неярких ощущений?