Пьер Луис - Афродита

Женщины воздвигали и другие, но менее почитаемые, алтари в честь многообразия имен Афродиты. Был даже алтарь Урании, которой изливали свои целомудренные желания сентиментальные куртизанки; алтарь Апострофии, которая помогала избыть несчастную любовь; Хризе, которая помогала привлечь богатых любовников; Генетилис, опекавшей беременных куртизанок... Если желание исполнялось, к алтарям возлагались простые цветы, ну а если нет — пачкали их грязью. Ведь эти кумиры не были освящены жрецами, а стало быть, надругательства над ними не карались.

Вся жизнь здесь подчинялась Храму.

Великий Храм Великой Богини, самое священное место в Египте, неприкосновенный Астартеон, представлял собою колоссальное сооружение длиною в триста тридцать шесть футов, вознесенное над садами. К Храму вели семнадцать ступеней. Его золоченые двери охраняли двенадцать храмовых рабов-гермафродитов, символизирующие два орудия любви и полночь — время любви.

Двери Храма выходили не на восток, а в сторону Пафоса — то есть на северо-запад; солнечные лучи никогда не проникали прямо к алтарю Великой Бессмертной Богини Ночи. Восемьдесят шесть колонн поддерживали архитрав; до середины они были выкрашены в пурпурный цвет, а верхняя часть противопоставляла этим красным одеждам безупречную, свободную белизну, напоминающую белизну нагого женского тела.

Фриз был украшен орнаментом анималистическим, эротическим и мифологическим: здесь можно было увидеть вставших на дыбы кентавров, девственниц, совокупляющихся с минотаврами, наяд, сливающихся с оленями, вакханок, отдающихся тиграм-любовникам. Все эти существа, даже самые страшные, были исполнены божественной страсти. Возбужденные фаллосы самцов и разверстые лона самок, эти вечные источники страсти, исторгали трепет новой жизни. Иногда любовный орнамент служил обрамлением какой-нибудь известной сцене: Европа принимала в объятия великолепного Олимпийца в образе быка; Леда помогала прекрасному белому лебедю проникнуть меж ее молодых раскинутых ног; немного поодаль ненасытная Сирена изнуряла любовью умирающего Глокоса; Пан владел неистовой дриадою; а на краю фриза скульптор запечатлел сам себя перед богиней Афродитой, которую изобразил в виде совершеннейшей женской вульвы, как будто весь идеал радости, красоты и наслаждения сконцентрировался для него в этом хрупком и драгоценном цветке.

— Очистись, путник.

— Я войду чистым, — ответил Деметриос.

Молодая девушка, стоявшая у врат Храма, кончиком своих волос, смоченных в воде, коснулась сначала его век, а затем губ и пальцев, освятив тем самым его взор, поцелуй и прикосновение.

И он вошел в лес Афродиты.

Сквозь ставшие черными ветви он увидел заходящее темно-пурпурное солнце, не ослеплявшее глаз. Был вечер того самого дня, когда встреча с Кризи перевернула его жизнь.

Женская душа проста, но мужчины никак не могут в это поверить. Там, где нет ничего, кроме прямой линии, они упорно пытаются отыскать нечто сложное, но натыкаются на пустоту — и теряются. Так и душа Кризи, бывшая на самом-то деле не загадочней души ребенка, почудилась Деметриосу сложнее любой метафизической проблемы.

Расставшись с нею на дамбе, он вернулся к себе, словно во сне, не способный разобраться в сумятице, которая воцарилась в его душе. Для чего нужны ей эти три вещицы? Она бы не смогла ни носить, ни продать украденное у Бакис зеркало, гребень убитой женщины, жемчужное ожерелье богини. Оставляя их у себя, она ежедневно будет видеть эти роковые вещи. Так зачем же они? Чтобы уничтожить, едва завладев ими, из чувства какого-то непонятного ему превосходства над теми, кому эти вещи принадлежали прежде, кому служили, кого услаждали. Он хорошо знал, что женщины мало радости испытывают от деяний тайных — они радуются лишь, когда их поступки и обретения становятся явными и вызывающими зависть. Да, но... но откуда она знала, как могла предвидеть, что он согласится совершить это?

Если бы он захотел, то мог бы похитить Кризи, и она, отданная на его милость, стала бы его любовницей, женой или рабыней. Он мог ее уничтожить! Прокатившиеся над Египтом социальные катаклизмы приучили его жителей к мысли о неотвратимости смерти и ко всяким неожиданностям, так что никто не обеспокоился бы из-за исчезновения какой-то куртизанки. Кризи, конечно, понимала это, но все же осмелилась...

Чем больше он думал, тем большим восхищением проникался. А что, собственно говоря, она такого особенного попросила?! Ни любви, ни золота, ни драгоценностей... просто попросила совершить три фантастических преступления. Он и впрямь понравился ей — это было видно. Он предложил ей все сокровища Египта и понимал, что, прими она это предложение, он не дал бы ей и двух оболов и тотчас расстался бы с нею. Три преступления — плата не самая обычная, но Кризи стоила этого, ибо сама была женщиной редкостной, и он пообещал исполнить ее желание.