Шахразада - Халиф на час

Фатьма теряла сознание и разум в долгом, бесконечно долгом приливе наслаждения, пока его рот терзал ее, посылая острые, безжалостные молнии с каждым движением, рождая первобытную жажду наслаждения.

– Я так затвердел, что взорвусь, если немедленно не утону в тебе.

Абу-ль-Хасан не дал ей времени опомниться от сокрушительной разрядки. Его давно сдерживаемое желание рвалось наружу. Приподнявшись, он торопливо стянул шаровары, пытаясь освободить восставшую плоть. Наконец он подмял Фатьму под себя и обжег раскаленным клеймом своей страсти.

– Абу-ль-Хасан…

– Я не могу сейчас остановиться, – пробормотал он. – Слишком хочу тебя.

Шелковистая плоть погрузилась в горячий бархат ее лона. Абу-ль-Хасан застонал, а Фатьма подалась ему навстречу. Но неожиданно он замер.

– Скажи мне, – раздался его гортанный голос. – Скажи, что хочешь меня так же сильно, как я тебя.

– Д-да, – выдавила Фатьма, сгорая от желания вновь почувствовать в себе этот гигантский неумолимый стержень, достающий, казалось, до самого сердца. Ей хотелось закричать от глухого отчаяния, когда он неожиданно вышел из нее. Но Абу-ль-Хасан немедленно снова ворвался, с еще большей силой. Фатьма благодарно всхлипнула.

И то, что начиналось нежной прелюдией, превратилось в бушующий вихрь. Забыв обо всем, он снова сжал ее прекрасное тело и ринулся вперед, неукротимый, буйный, яростный, пронзая раз за разом ее жаждущие глубины.

Они сжимали друг друга, как смертельные враги. Он брал ее настойчивыми, грубыми толчками, с восторгом ощущая полную власть над этой женщиной. Она принадлежит ему, и только ему!

Она рассыпалась миллионами легких сверкающих искорок как раз за мгновение до того, как он последовал за ней. Сначала бурный шквал захватил жадными щупальцами ее, а потом и его. Ослепленный желанием, Абу-ль-Хасан сделал последний отчаянный выпад и с хриплым стоном отдался на волю наслаждения.

Когда шторм стих, он обессиленно обмяк на ней, все еще изредка вздрагивая. Кожа поблескивала от пота, сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди.

Оба долго молчали. Истомленная, Фатьма тихо лежала в его объятиях.

– О Фатьма, о звезда моей жизни, ты станешь моей женой?

– Да, мой Абу, да…

– Да говорю тебе, Зульфия, это был не он! Да, я в первый раз предстала перед жаждущим взором великого халифа и мне не дано было раньше знать его ласк… Но так любить женщину не стал бы ни один умелый мужчина! Он подумал лишь о себе, насытил лишь себя! И уснул, даже не вспомнив о том, что он делит с кем-то ложе…

Стройная, миниатюрная Марсия отхлебнула сока и откинулась на подушки.

– Так все и было, – согласилась с ней высокая белокурая рабыня Илана, дочь далекой полуночи. – Этот неизвестный, с которым все обращались как с халифом, возгорелся от самых невинных прикосновений. О, настоящий халиф никогда бы не был столь неучтив и столь… несдержан. Да и тело его было иным. Я-то помню!..

– Ну что ты можешь помнить, сестра моя Илана! Что ты можешь помнить, если тебя призвали в опочивальню халифа всего второй раз в жизни! Разве этого достаточно для того, чтобы запомнить тело мужчины?

– Ты забываешь, сестра моя Зульфия, что это тело не просто мужчины. Это тело нашего господина и повелителя. И потом – этот неизвестный не умел снять с себя одежд, – тут синие глаза Иланы загорелись торжеством. – И самое главное… Он был пьян!

– О Аллах милосердный! Пьян! Наш повелитель… Этого не может быть!

О да, халиф Гарун аль-Рашид никогда не восходил на ложе к возлюбленным, если вечером отдавал щедрую дань плодам виноградной лозы. Ибо считал, что любовь – это трудная и бесконечно прекрасная наука. А научные занятия следует вести с трезвой головой. Ибо в противном случае высокое искусство любви превратится в гнусное удовлетворение животной низкой похоти.

– А еще наш повелитель, ну или тот, кто взошел к нам на ложе, был одет подобно спятившему павлину. На нем были синие расшитые шаровары и красный кафтан, зеленая рубаха и пурпурная чалма…

Зульфие на миг показалось, что она сходит с ума. Обе девушки были уверены в том, что они делили ложе с неизвестным. Более того, по их описаниям Зульфия не могла узнать халифа – единственного, кто мог разделить ночь с наложницами. Но кто же тогда прятался под личиной Гаруна аль-Рашида? Кто был тот неизвестный, что смог перехитрить главного евнуха и постельничего, городскую стражу и стражу у внутренних покоев? Кто был этот невежественный, который повел себя с рабынями столь низко и столь неосмотрительно? Ибо, о, Зульфие было прекрасно известно, как может быть мстительна женщина, тем более женщина, несправедливо обиженная…