Юлия Лавряшина - Свободные от детей

— Смотри, какие вороны, — показывает он на пару, вышагивающую в ногу.

Головы их одинаково подергиваются, а глаза так и горят, видимо, у них любовное свидание, вот только непонятно, кто есть кто. Да и люди-то всегда ли понимают, как распределены их роли?

Взмах руки Власа, указывающего на ворон, как марионетку на ниточке, вдруг подтягивает к нам пьяненького мужичка сильно кавказской внешности. Наступая на нас своей воробьиной грудью, он произносит с суровой гордостью:

— Это город. Вы поняли? Это город! И ведите себя здесь, как в городе.

Поддавшись инстинктивному желанию защитить больного, я резко спрашиваю:

— Что вам нужно от нас?

— Я хочу драться с этим мужчиной, — заявляет патриот Щербинки.

«Ой, не знаешь ты на что нарываешься!» — думаю я, теперь уже со страхом за него. Как-то раз я видела, как дерется Влас Малыгин. Тогда кто-то обложил нас — скорее меня — на выходе из ресторана. В минуту ярости мой артист разом из богемного блондинчика превратился в бойца из подворотни. Его удары были резки и точны, мужики, куда крепче этого кавказца, падали от кулаков Малыгина, как подкошенные. Мне становится боязно, что он сейчас вышибет из пьяного дурака дух, и мы влипнем в нешуточные неприятности.

Но Влас только усмехается:

— Шел бы ты, мужик…

— Мы — гости вашего города, — надеюсь я на восточное гостеприимство. — Почему вы так нерадушно нас встречаете?

— А вы смеетесь над нашим городом! — заявляет он обиженно.

— Мы не смеялись, — опровергаю я с чистой совестью. — Тут не до смеха…

Влас тянет меня за руку:

— Да пойдем!

— Ты уходишь от драки? — возмущается наш новый знакомый. — Я же хочу драться с тобой!

— А я не хочу, — Малыгин зевает во весь рот. — Я не дерусь с дураками в это время суток.

И оставив кавказца размышлять над этими словами, мы не спеша удаляемся какой-то проселочной дорогой, которая не очень способствует созданию образа города.

— Какая-то сказочная ситуация, — смеется Влас. — Прямо фрагмент из фильма Захарова: «Где у нас тут первый встречный горожанин?» Будешь знать, как воротить нос от живущих за МКАД!

— А я и не воротила!

— Но жить здесь ты не хотела бы…

— И ходить с расчесанными от блох ногами? Извини, нет.

— Это просто дом старый, — миролюбиво поясняет Влас. — Не вся Щербинка такая, здесь и красивые места встречаются. И нормальные люди.

Я охотно верю ему, но мне уже хочется вернуться в Москву. И опять возникает странное желание забрать Власа с собой, чтобы мне было с кем вот так посмеяться… Разве он помешал бы мне работать, если бы читал в другой комнате?

Но Малыгин внезапно рвет флер приятной иллюзии:

— Скажи, ты сделала стерилизацию?

— Что?! — я даже останавливаюсь.

Почему я не подумала об этом? Ведь, наверное, это и впрямь можно было устроить сразу, чтобы никаких больше выскобленных девочек, никаких призраков, смеющихся по углам квартиры, — пугающего до истерики абсурда моей жизни.

— Нет? Ты не сделала? — его взгляд почему-то начинает светиться. — Значит, у нас с тобой еще могут быть дети?

— Какие… Зачем тебе дети, Малыгин? Ты себя-то прокормить толком не можешь!

Этого говорить не следовало, понимаю уже секунду спустя. Невозможно оскорбить мужчину сильнее, чем я сделала только что. Отшатнувшись, Влас отходит от меня на несколько шагов, и мне уже кажется, что сейчас он бросится бежать. Но он только смотрит на меня каким-то скорбным, незнакомым мне взглядом, и это молчание тянется так долго, что убежать уже хочется мне. Потом он говорит:

— Если бы мне было для кого жить, я сумел бы найти деньги.

— Каким образом? Бросил бы любимое дело? Каким-нибудь позорным бизнесом занялся? Киллером стал бы? Или что? Жить для кого-то — это значит не жить для себя, ты это понимаешь? Это значит отречься от своей мечты, от своего призвания, даже от своих привычек только потому, что какому-то существу хочется жрать! Что в этом благородного, объясни мне! Ради чего нужны такие жертвы?

Влас делает пару шагов мне навстречу и тихо спрашивает:

— Ты сейчас меня пыталась убедить или себя? Мне кажется, что в день рождения твоей сестры я сам орал тебе что-то подобное…

— Может быть, — я тоже стихаю. — И что же с тобой случилось за это время?

Чуть отвернувшись, он рассматривает что-то видимое только ему одному, потом бросает на меня короткий взгляд:

— Я вдруг понял, что существую в вакууме. Это не потому, что вот я остался без денег, заболел и оказался ни одной скотине не нужен!