Габи Шёнтан - Мадам Казанова

— Я люблю тебя, Феличина, — сказал он шепотом. — Ты моя надежда и моя жизнь. Ради тебя и рядом с тобой я смогу пройти через что угодно.

Я молчала, смущенная. Теперь, когда я оторвалась от его губ и освободилась от своих эмоций, он снова стал для меня просто Морисом, которому я сочувствовала и хотела помочь.

В последующие несколько недель я избегала оставаться с ним наедине. Ведь я не могла рассчитывать на то, что Ладу каждый раз будет вовремя окликать меня, а на собственное благоразумие не приходилось рассчитывать.

В наступившем новом году вернулся Наполеон, уверенный в себе и доказавший свои способности молодой генерал, в столь же потрепанном мундире, что и раньше. Он ворвался в наше подвальное пространство, словно стихия, и моментально занял место старшего в семье. Теперь, когда он был здесь, каждый ощущал на себе эффект его присутствия. Я не стала исключением. Любые мои замечания и подозрения на его счет развеялись как дым. Ему достаточно было взглянуть на меня своими светлыми глазами, нежно улыбнуться мне, и все эти обвинения исчезли без следа под магическим влиянием его личности, то ли продолжавшей, то ли вновь начавшей очаровывать меня.

В первую же ночь после своего приезда Наполеон пробрался из комнаты своих братьев в мою постель. Вначале мне было немного не по себе оттого, что где-то совсем рядом спит тетя Летиция, но затем страстность Наполеона, его губы, руки, тело заставили меня забыть о всякой стыдливости. Я принимала его ласки с жадностью умирающего от голода и жажды и уже не думала в эти мгновения ни о ком и ни о чем. Кровать с жестким соломенным матрацем стала для меня настоящим раем, а нахлынувшее счастье заставило окончательно забыть все мои сомнения.

Наконец-то Наполеон вернулся ко мне. Днем он был занят новым для себя делом — «инспектированием береговых укреплений», — а ночью лежал в моих объятиях. И я была бы вполне удовлетворена и счастлива, если бы Наполеон хоть однажды вспомнил о заключении нашего брачного союза. Однако он не касался этой столь желанной для меня темы. Проходили дни и недели, я по-прежнему работала у Ладу и жила вместе с семьей Бонапарт, наслаждаясь объятиями Наполеона и ожидая момента, чтобы серьезно поговорить с ним о нашей свадьбе.

Джозеф невольно помог мне в этом. Какое-то время он встречался с Жюли, старшей дочерью богатого торговца шелком по имени Клири. Это была невысокая худая девушка, богатое приданое сделало ее в глазах Джозефа необыкновенно привлекательной. Он начал за ней ухаживать, и она безумно влюбилась в него. Семейство Клири весьма благосклонно отнеслось к Джозефу. Не так давно глава этой семьи умер, а продолжавший его дело сын находился на подозрении у властей и в любой момент мог быть арестован. Родство с Бонапартами, которые не относились к кровожадным якобинцам, но все равно были у властей на хорошем счету, означало бы политическое спасение всей семьи. Вот почему однажды вечером сияющий Джозеф ворвался в наш подвал, прося у тети Летиции благословения на брак.

Тетя Летиция встретила это событие с радостью и удовлетворением. Наконец-то один из ее сыновей обретет богатство и уверенность в будущем. Заранее предполагалось, что пользу от этого богатства и надежной буржуазной обеспеченности получат все члены семьи Бонапарт. Джозеф указал размеры приданого — сумма в сто пятьдесят тысяч ливров вызвала у всех почтительность. Было решено, что внешность невесты не имеет особого значения. Достаточно того, что Жюли любит и обожает Джозефа. А любящая жена всегда должна понимать потребности мужа. К тому же, как говорится, в темноте все кошки серы.

Мне не понравилось выражение лица Наполеона — прищуренные глаза, плотно сжатые губы. Когда он коротко и сдержанно поздравил Джозефа, я поняла, что он испытывает зависть. Весь вечер Наполеон оставался молчаливым, в то время как Джозеф подробно и красочно описывал обстановку дома Клири: солидную мебель, массивную серебряную посуду, обивку и драпировку из дорогих тканей. Он рассказал о матери невесты, о ее брате и сестре — красивой пятнадцатилетней блондинке Эжени-Дезирей, прекрасно воспитанной и с таким же, как у Жюли, приданым.

Голос Джозефа то и дело заглушали восторженные возгласы Паолины и Марианны-Элизы, которых интересовало лишь, смогут ли они получать в лавках своего будущего родственника шелковые и парчовые платья, ленты и бархат и когда именно. Наполеон упорно молчал; он сидел, сгорбившись, в кресле и думал о чем-то своем. И мне это очень не понравилось.