Габи Шёнтан - Мадам Казанова

«Я ожидаю Вас завтра в половине десятого вечера на парковой аллее Тюильри. За Вами будет прислана карета, мадам».

Его подпись в виде буквы Н , яростно начертанная ниже, занимала почти половину листка. Сорвавшиеся с непокорного пера чернила оставили на бумаге ниже подписи несколько небольших черных клякс.

Я смотрела на эти строчки, чувствуя, как у меня похолодели ноги и онемело все тело, кроме лежавших поверх одеяла рук. Меня охватило отчаяние: я не хотела этого и в то же время хорошо понимала, что императору никогда не говорят «нет», если не хотят поплатиться за это головой и не опасаются жестокой немилости с его стороны.

Расплавленный воск заливал фитили свечей, и блики гаснувших огоньков отчаянно метались по гладким деревянным панелям. Я словно оцепенела, не в силах отвести глаз от небрежно нацарапанных строк письма Наполеона. Я хорошо понимала, что означает для меня этот приказ явиться на свидание. Но разве можно что-нибудь сделать против воли всемогущего императора? Я села, комкая в руках письмо. Возможно, кое-что мне все-таки удастся предпринять. Не исключено, что, осуществляя свой план, я смогу помешать осуществлению его планов. Опасность этого предприятия манила меня. Шансы делились поровну: либо я смогу реализовать свой план, либо мне уже никогда не придется строить планов на будущее. И я решила рискнуть.

Достав из ящика своего туалетного столика кинжал отца, я погладила его инкрустированную перламутром рукоятку, согрела между ладонями аккуратное острое лезвие. Мне стало ясно, что я не смогу воспользоваться им — это было не в моем характере, не говоря уже о том, что осуществление вендетты осуждалось во Франции и преследовалось по закону. И все же, если я не могу заколоть его, мне, возможно, удастся отравить его сознание.

Следующий день я провела в состоянии спокойной сосредоточенности. Утро началось с того, что я — в самой что ни на есть будничной одежде, без всякой косметики на лице и укладки волос — отправилась в расположенный через улицу отель, где остановился князь Долгорукий, и с большим трудом разбудила его. То, что я рассказала, имело мгновенный протрезвляющий эффект — князь вскочил с постели, готовый немедленно выполнять любые мои приказания. Я неторопливо возвращалась домой по улице, вдоль которой стояли деревья в цвету — на фоне голубого неба отчетливо выделялись бело-розовые свечи каштанов. Чуть дальше, у площади Парк-Монсо, виднелись усыпанные белыми цветами кроны диких яблонь и бросалась в глаза молодая зелень кустов миндаля, окутанная сверху прозрачной розовой дымкой. Весна с невероятной быстротой брала в полон Париж; на каждом молодом зеленом листке сверкали капли росы, воздух был напоен свежим, пьянящим весенним ароматом.

Закрыв за собой дверь дома, я забыла на время о весне и принялась разрабатывать свой план, продумывая все до мельчайших деталей. Ближе к вечеру во двор дома въехала заказанная дорожная карета, и слуги быстро погрузили в нее весь наш багаж. Кучеру было приказано быть готовым к отъезду в любой момент, начиная с девяти часов вечера. После этого вся прислуга была отпущена, и на некоторое время осталась лишь Лизетт, которой я поручила присмотреть пока за собаками. Князя Долгорукого я послала за легкой двуколкой, в которой он должен будет незаметно следовать за той каретой, что пришлет за мной Наполеон. После этого князю предстоит ждать возле того входа во дворец Тюильри, через который меня проведут — таким образом, при первой же возможности я смогу вырваться оттуда и спастись бегством.

Когда князь Долгорукий приехал с повозкой, я была уже полностью готова. Надела голубое платье, чуть светлее моего сапфирового ожерелья, и длинную, до пят, темно-синюю бархатную накидку с капюшоном, в которой я буду почти невидима в темноте. Князь Долгорукий выглядел встревоженным, его лицо покрывала бледность.

— Давай уедем из Парижа прямо сейчас, — стал уговаривать он меня. — Этот визит слишком опасен для тебя.

— Я не собираюсь бежать, — твердо заявила я. — Ни у кого не должно быть оснований утверждать, будто я струсила.

Императорская карета прибыла с точностью до минуты. Лакей в ливрее распахнул передо мной дверцу, а затем проворно вскарабкался на козлы и сел рядом с кучером. Теплый мелкий дождь размывал свет уличных фонарей; через полуоткрытые окна кареты доносилось влажное, волнующее душу благоухание весны. Карета достигла широкого бульвара, проехала, не снижая скорости, вдоль фасада дворца Тюильри и свернула направо, где начинался парк.