Габи Шёнтан - Мадам Казанова

— А как тетя Летиция? — спросила я.

Паолина надула губы.

— Мама больше времени проводит в Риме, чем здесь. Ей вообще не нравится, как мы все живем. — Она допила свой бокал и затараторила: — А вообще-то мы все живем очень хорошо. Вот, например, Луи. Как король Голландии, он может теперь есть сколько душе угодно, вернее, сколько в него влезет. Вот только жена у него сущая ведьма. — Паолина презрительно фыркнула. — Гортензия Богарне — дочка нашей благородной императрицы, моей невестки, этой отвратительной козлицы. Луи не выносит свою супругу. Ну он, конечно, время от времени делает ей детей, чтобы выполнить хотя бы одну свою королевскую обязанность, а вообще-то ему гораздо больше нравится, когда он с ней вообще не встречается.

Негр лакей принес еще одну бутылку шампанского. Паолина схватила налитый им бокал и выпила жадными глотками.

— А Каролину я могу выносить теперь еще меньше, чем раньше. Она думает, что умнее и красивее ее нет, а сама спит с любым мужчиной, который ей только подвернется. И притом осуждает меня за то же самое, что позволяет себе. А ведь мозги-то не имеют с любовью ничего общего. Для любви нужно лишь одно — красивое тело.

Паолина быстро вскочила на софу ногами и распахнула свой халат, под которым не было никакого нижнего белья.

— Ну, разве я не красива? — спросила она настойчиво.

Ее обнаженное тело действительно отличалось безупречными пропорциями, а грудь была все такая же высокая и упругая, как у юной девушки. На бедрах и талии невозможно было заметить ни одной лишней складки.

— Ты прекрасна, — спокойно ответила я. — Но сейчас тебе лучше одеться, иначе ты можешь простудиться.

Паолина расслабленно опустилась обратно на софу.

— Да, — прошептала она, — я самая красивая. Мое тело увековечено в образе богини Венеры великим итальянским скульптором Канова. Теперь моя красота стала бессмертной.

Затянувшийся монолог Паолины о ее красоте начал уже действовать мне на нервы.

— Ты еще ничего не сказала о Жероме, — попыталась я переключить ее внимание.

Паолина потянулась за бутылкой.

— А, да что о нем говорить? Жером такой же, как всегда. Грязный и крикливый. Скандальный и глупый. Теперь, когда он стал королем и ему больше не надо мыться, думаю, он вполне счастлив управлять своим государством.

Я молчала. Что же случилось с этой большой корсиканской семьей? Что произошло с их родственными чувствами друг к другу? Каждый из них завидует другому и всем остальным из-за мимолетного успеха, из-за приобретенной власти. У всех у них теперь такое огромное богатство, какое не приснилось бы и в самых фантастических снах. Но принесло ли оно счастье?

— Ты счастлива? — спросила я вдруг.

— Счастлива? — повторила за мной Паолина. Она задумчиво склонила голову набок, словно прислушиваясь к звучанию этого слова. — Ну, конечно же, я счастлива. — Она громко захохотала. — У меня есть все, чего только может пожелать женщина. Я великая княжна. И еще я итальянская дворянка — герцогиня Гуасталлская. У меня есть бриллианты и дворцы, красивые наряды и деньги. У меня есть мужчины, поклонники, любовники. У меня есть… — Паолина внезапно замолчала и взглянула на меня. Теперь она была уже по-настоящему пьяна. — Ах, Феличина. — Она вздохнула, по ее щекам покатились вдруг слезы. — Ты помнишь Фрерона? Вот с кем я была счастлива тогда, в Марселе. — Паолина всхлипнула. — Но ведь Наполеону наплевать, счастливы мы или нет. Он приказывает, а мы должны подчиняться ему.

Ну, наконец-то мы дошли до Наполеона. Все время, пока я находилась здесь, Паолина старательно избегала упоминания этого имени, теперь слова сами полились из нее неудержимым потоком. С пьяной настойчивостью она снова и снова повторяла мне:

— Они все несчастливы, все. Мы должны жить так, как хочет он. Он бесчувственный, у него нет сердца.

В этот момент мне вспомнился один вечер в Марселе, тот весенний вечер, когда Наполеон попросту вычеркнул меня из своей жизни — равнодушно и безжалостно. Тогда я подумала именно то, что сейчас Паолина сказала вслух, а сегодня…

— У Лучано, у него, по крайней мере, есть характер, — продолжала Паолина. — Лучано — единственный, кто решился возражать ему. Вот почему его отправили в ссылку. Выслать из Франции собственного брата…

Из глаз Паолины перестали катиться слезы, хотя она продолжала сотрясаться от рыданий. Сейчас, когда помада на ней размазалась, а пудра оказалась начисто смытой слезами, передо мной начало возникать лицо прежней юной Паолины из Аяччо.