Анджела Уэллс - Истерзанное сердце

Анджела УЭЛЛС

Истерзанное сердце А может быть, созвездья, что ведут Меня вперед неведомой дорогой, Нежданный блеск и славу придадут Моей судьбе, безвестной и убогой, Тогда любовь я покажу свою...

(В. Шекспир, 26-й сонет, пер. С. Маршака)

Глава первая

На Сапфире было простое белое платье, с небольшим круглым вырезом у шеи, короткими рукавами, смягчающими угловатость плеч, и слегка сосборенной у пояса юбкой, скрывающей тонкую линию бедер. Дрожал от ранней полуденной жары воздух, но свежая белизна ее платья, казалось, хорошо защищала от ярких лучей греческого солнца, окутавших зноем пустынные улицы, по которым она брела с бесчувственностью автомата.

Несмотря на жару, ее не тронутые загаром обнаженные руки покрылись гусиной кожей, а по спине упрямо пробегал холодок.

Вместо белого мне следовало быть в черном платье, подумала Сапфира с какой-то странной отрешенностью, которая словно завладела всем ее существом с того момента, как закончилось дело о наследстве. Черный цвет, цвет скорби: разве она уже не лишилась почти всего, ради чего когда-то жила? И разве она сейчас не готова отказаться от того, что еще связывает ее с этим миром?

Прогулка пешком даст мне возможность собраться с духом и проиграть в уме то, что я намерена сказать Тэйну. Не будет ни слез, ни обвинений, с мрачной решимостью подумала она. Слишком многое я потеряла, но по крайней мере вернула себе хоть частицу утраченного достоинства. Ей пришлось провести три бессонные ночи, чтобы осознать жестокую реальность случившегося, унять боль и принять мучительное решение.

Свернув с дороги, она пошла по пыльной тропинке, по обеим сторонам заросшей травами и дикими цветами, еще не успевшими выгореть от беспощадных лучей слишком жаркого для этого времени года солнца. Сапфира приблизилась к вилле, и ноги словно сами собой повлекли ее через прекрасный, немного запущенный сад с вымощенными дорожками и расположенными на разном уровне площадками; сквозь буйное разноцвете штокроз, георгинов, роз и гладиолусов, мимо каменных колонн, увитых ультрамариновым вьюнком, ярко-красными цветами бугенвиллеи и оранжевыми колокольчиками, и дальше под арку, к массивным, оливкового дерева, дверям парадного хода.

Некоторое время она стояла с поникшей головой, ее прекрасные, с серебристым отливом, волосы, туго заплетенные в косу и уложенные наподобие диадемы, открывали беззащитнохрупкую шею. Сапфира сняла большие солнечные очки, скрывавшие ее лицо, и стала что-то искать в небольшой, висящей на плече сумке.

Пока ее пальцы лихорадочно рыскали в сумке, она вдруг почувствовала неудержимый приступ гнева и раздражения против самой себя. Она опять по привычке забыла, что не может, как раньше, пользоваться виллой Андромеда. Еще недавно Сапфира была здесь хозяйкой, теперь же она только гостья.

Тяжело вздохнув, она оставила тщетные попытки найти не принадлежавший ей больше ключ, защелкнула сумку и нажала на кнопку звонка с уверенностью, которой вовсе не чувствовала.

- Госпожа Ставролакес...

В приветствии, с которым обратилась к ней открывшая дверь средних лет женщина, была странная смесь радости, грусти и смущения; Сапфира поздоровалась, слегка кивнув головой, будто не было ничего необычного в ожидании приглашения от собственной прислуги войти в собственный дом, если, разумеется, не считать того, что она больше не была желанным гостем в доме... и лояльность Эфими теперь распространялась только на Тэйна.

- Полагаю, Эфими, что kyrios (Господин, хозяин (новогреч.) ждет меня, - сказала она, входя в прохладный холл. В ее голосе, легком и приятном, не чувствовалось никакого напряжения.

Она вполне могла бы сказать "мой муж" или даже "господин Тэйн". Вместо этого Сапфира решила употребить наиболее подходящую случаю форму обращения. Педантичное соблюдение внешних правил и вежливость отвечали духу нового времени, а открытое и слишком явное проявление чувств стало достоянием прошлого. Сильные чувства свойственны человеку, ощущающему в себе биение жизни, а со времени решения суда она считала себя "мертвой" во всех смыслах, кроме чисто биологического. После постановления суда, которое ей, с ее англосаксонским чувством справедливости, казалось настолько же абсурдным, насколько и фатально неоспоримым, ее кровь словно оледенела.

- Не соблаговолит ли госпожа немного подождать... - Эфими чувствовала себя явно неловко, прося Сапфиру подождать в принадлежавшей ей совсем недавно гостиной. Прикусив в замешательстве губу, она поспешила добавить: - Господин, по-видимому, не ожидал вас так рано. Он только что закончил завтрак и сейчас, наверное, принимает душ.