Эрик Сигал - Аутодафе

— О чем конкретно?

— О том, чтобы тебе достало мужества, — ответил тот с чувством.

Это было как искривление времени. Несколько минут назад я любовался по-галльски изысканными улицами Монреаля — и вот через каких-то несколько кварталов нахожусь уже в районе, который вполне мог бы сойти за нью-йоркский Истсайд сто лет назад.

Нет, улицы и здесь выглядели достаточно элегантно — и Сент-Урбен, и бульвар Сен-Лоран. Но этим канадский дух района исчерпывался. Вдоль всего бульвара, который местные называли не иначе как Главный, вывески магазинов были на идише, и этот язык звучал повсеместно в оживленных переговорах лоточников с бородатыми покупателями в черных пальто.

Проработав почти шесть лет в самых отдаленных уголках Новой Англии, я только теперь понял, как мне недоставало этих знаков и звуков моего детства.

Должен признаться, что Главный вызывал во мне жестокую ностальгию. За исключением одной детали: я больше не носил униформы. Моя одежда ни в коей мере не отвечала представлениям здешних иммигрантов о костюме настоящего еврея. На меня глазели так, словно у меня были две головы, и обе — без кипы.

Несмотря на все это, единственным доступным мне способом подзарядить «батарею» своего национального самосознания было отправиться на улицу Сент-Урбен, что я и делал всякий раз, как представлялась возможность.

Как только у меня возникала потребность в какой-нибудь новой еврейской книге — или, наоборот, в старом раритетном издании, — я отправлялся в Монреаль, ибо это был ближайший ко мне город, где имелись еврейские букинисты. Таким образом, раз в несколько месяцев я совершал «путешествие библиофила», и мне доставляла неизъяснимое удовольствие сама возможность подержать в руках новые книги, неспешно их полистать.

В то достопамятное воскресенье я основательно подкрепился двумя сандвичами с острой пастромой — пища богов, которой не найдешь в Новой Англии, а затем направился к конечному пункту моей поездки — книжному магазину «Светоч вечности» на Парк-авеню.

Я всегда звонил заранее и извещал реба Видаля о своем приезде, чтобы сей образованный муж, владелец лавки, был на месте. Я привык полагаться на него в выборе литературы на темы Ветхого Завета. Однако в тот день, войдя в магазин, я его не обнаружил. Какой-то древний, ссутуленный служащий в углу зала разговаривал с несколькими клиентами.

Я прошел к столику, где были выставлены новые поступления.

Не могу описать это чувство. Когда-то в Бруклине это было для меня чем-то само собой разумеющимся. Теперь же, отшельник из глухого лесного края, я впервые начал ценить радость прикосновения к книге на священном языке.

Так я провел минут двадцать, а затем стал терять терпение и направился навести справки к прилавку, где стоял старомодный кассовый аппарат. Быть может, реб Видаль просил мне что-нибудь передать.

И в этот момент вся моя жизнь перевернулась.

За кассой сидела румяная девушка лет восемнадцати-девятнадцати. Таких бездонных карих глаз я еще никогда не встречал. Даже издали я ощущал исходящую от нее квинтэссенцию божественного сияния — то, что мистики называют шекина.

Я почтительно подошел и пролепетал:

— Простите, я ищу реба Видаля. Мы договаривались…

Она немедленно повернулась ко мне спиной.

Бог мой, каким же я стал неучем! Ни одна благовоспитанная девушка из семьи ортодоксальных евреев не станет говорить с незнакомым мужчиной. Она явно находилась в магазине для того, чтобы обслуживать женскую клиентуру.

В смущении, чувствуя себя полным болваном, я попытался извиниться — чем навредил еще сильней.

— Пожалуйста, извините меня, — бормотал я, — я не думал вас обидеть. Я хочу сказать…

Она опять отвернулась и на идише обратилась к старику в дальнем углу зала:

— Дядя Эйб, ты не поможешь этому джентльмену?

— Минутку, Мириам, — ответил тот. И прибавил: — По-моему, шайгец какой-то. Ты лучше иди в подсобку.

Я разозлился. Он обозвал меня самым обидным словом, каким ультраортодоксальный еврей может выразить свое неодобрение другому еврею. Он назвал меня иноверцем.

Я, без сомнения, дал бы волю своему гневу, если б ее дядя, ведь он судил по внешним признакам, не был абсолютно прав. В конце концов, в своем свитере поверх рубашки без галстука я явно смотрелся здесь чужаком. Не говоря уже о непокрытой голове и недопустимо коротких бакенбардах.

Дядя Эйб издалека разглядывал мою особу, и я даже слышал, как он пробурчал: