Валентин Маслюков - Тайна переписки

Отвернувшись от фруктов в большой вазе, которые только что поставили ей на стол, Люда увидела администратора, с ней был плечистый мужчина в синем пуловере, Люда приняла его за грузчика. Растопырив руки, он тащил тяжелую картонную коробку.

— Сюда! — администратор прокладывала путь прямо к Люде.

Грузчик опустил коробку на пол у стены, но не ушел после этого, как того следовало ожидать, а взял стул и уселся, равнодушно зыркнув на девушку.

Грузчик хранил молчание. Рука его на столе, обнаженная почти до локтя, поражала толщиной. И толстая, колонкоподобная шея. Белесые волосы жидко облипали макушку и затылок, совершенно круглый; на висках и на лбу вились мелкие завитки. Круглой голове соответствовал кругловатый, картошкой нос. Широкие плечи сутулились под собственной тяжестью. Нет нужды говорить, что и руки, и голова, и шея, поставленная наклонно вперед, — все было ровного кирпичного цвета, свидетельствующего о кирпичной плотности мускулов.

По истечении того неопределенного, но вполне постижимого срока, когда молчать становится уже неприлично, Люда, незаметно сглотнув, спросила как можно непринужденней:

— А вы что, друг Трескина?

Он развернулся к ней, легонечко задев стол — все задребезжало, и сказал:

— Да, Трескина.

И после короткого ответа вперил в нее пристальный, требовательный взгляд. А когда Люда в достаточной мере смутилась, снова обратился лицом к залу.

Она стала думать над новым вопросом и придумала:

— Вы близкий друг Трескина? — Покосилась на загромождавшую проход коробку. Размеры ее как раз и подсказывали такого рода предположение.

Снова он начал пересаживаться, чтобы ответить:

— Ближе, чем мать родная!

Больше Люда не смела уже и рта раскрыть, все что позволила себе — исподтишка на часы глянуть. Мужчина (все же грузчик?), медленно поворачивая тугую шею, оглядывал зал, временами он издавал неясный звук вроде сопения или хрюканья, который, как чудилось Люде, свидетельствовал об душевном покое. Ресторанная жизнь: всплески разговоров, звяканье посуды, внезапный женский смех, приготовления музыкантов в оркестре — все вызывало в ней исполненный удовлетворения отклик.

Но каково же было удивление Люды, когда некоторую долю часа спустя он выказал недвусмысленные признаки общительности! Полез в карман и протянул к Люде сжатую в кулак руку. Она невольно насторожилась. Кулак таил пузатенький, но короткий перочинный ножик. Ничего не объясняя, мужчина держал на раскрытой ладони нож, а Люда нож не брала. Тогда он подвинул мешавшие ему цветы, положил нож на стол и, не спуская с девушки взгляда из-под белесых бровей, стал продвигать вещицу, подпихивая ее пальцем. К Люде! В сторону Люды, во всяком случае. Сомневаться не приходилось. Она взяла нож и разобрала на красной пластмассовой щечке неровно процарапанные буквы: «Валеру от Трескина».

Да, именно так: «Валеру от Трескина».

— О! — сказала она дипломатично. То есть совершенно неопределенно.

Собеседник (следовало ли называть его собеседником?) снисходительно усмехнулся, снова обратив к Люде выцветшие глаза, и перевернул нож. На другой щечке значилось продолжение надписи: «на память о спасен, жызн». Люда наморщила лоб, не в силах это понять… И вдруг озарением все сложилось в законченную и вполне осмысленную фразу: «Валере от Трескина на память о спасенной жизни». Или, что равнозначно: «о спасении жизни». Не совсем четко прорисованная «жызн» уперлась в край щечки. Просто для «жызни» не хватило места, крошечная риска обозначала окончание «и», которого Люда поначалу не заметила. Следовательно, «жызн» был, как ему и положено, женского рода.

В немом изумлении Люда глянула на спасителя. Он выдержал взгляд и кивнул, снисходительно одобрив ее оправданные обстоятельствами чувства.

Потом убедительно растопырил ножик раскрытыми лезвиями, шильцами, пилочками и другими полезными приспособлениями, снова подсунул его Люде и сказал:

— Швейцария!

Поскольку Люда не знала и возможности узнать не имела, произошел ли самый акт спасения жизни в Швейцарии, был этот кож швейцарской работы или иным каким образом вызывал в воображении «Валеру» горную страну, она отозвалась все тем же, ни к чему не обязывающим: «О!».

Кругленькое это «о» обратилось в подавленный выдох: «О-о-о», когда Люда приметила перед собой того самого чернявого парня в зеленых штанах, что клеился к ней у подъезда.

— У вас не осталось ощущения, — непринужденно начал он, взявшись за спинку стула, — что разговор оборвался на полуслове?