Грейс Тиффани - Кольцо с бирюзой

— В Амстердаме вы могли бы торговать всеми товарами, какими вам захочется.

— Полагаю, Амстердам — это новый Иерусалим, — услышала она голос отца. — Что, улицы там вымощены золотом или серебром?

— Смейтесь, если вам хочется, синьор Шейлок, но я думаю, наша любовь к серебру — любовь всех нас к серебру, будь мы мавры, иудеи, христиане или восточные неверные, — единственная вещь, которая может победить нашу ненависть. Зачем убивать друг друга, если мы можем извлечь пользу из нашего умения торговать и нашего богатства?

Раввин мягко засмеялся.

— Я надеюсь, в конце нас должно соединить нечто большее, чем умение торговать и богатство.

— О мире Божьем мы можем мечтать, учитель. Но я говорю о тех вещах, на которые мы сейчас должны наложить руку. Деньги и искусство делать их уважаются в моем городе. Евреи могут процветать в Амстердаме. И нам не приходится жить в гетто. У меня есть два друга, которые владеют большими домами, особняками…

— И христиане в Амстердаме не ненавидят евреев, — ядовито проговорил отец.

Джессика едва не прищелкнула языком от возмущения. Шейлок Бен Гоцан никогда не перестанет насмехаться над теми, кто пытается поколебать его взгляды. Пылая к нему ненавистью, она поспешно собрала тарелки.

— Смейтесь, смейтесь, синьор хозяин, — сказал Ха-Леви. Она слышала, как он смачно откусил оладью. — Лучше там наверху, чем здесь внизу.

Два дня спустя Ланселот Гоббо с хитрой ухмылкой вручил Джессике свернутую бумагу. Она выхватила ее у него из рук и отпустила слугу, но он болтался рядом, изображая звук поцелуя. Увидев почерк Лоренцо, Джессика пришла в такое хорошее настроение, что только рассмеялась.

«У фонтана на площади Сан-Марко в три в первый понедельник адвента [41] Авент — в христианской церкви время, предшествующее празднику Рождества Христова. , писал он своим детским почерком. Встречай меня, чтобы я мог поцеловать твое запястье, моя прикрасная еврейка, и поговорить о грядущих днях». Она сложила письмо и сунула его в рукав, гадая, права ли была Нерисса относительно интеллекта Лоренцо.

— Но это ничего не значит, — сказала она себе. — Какая беда, что он не может правильно написать свою фамилию! Главное — его фамилия Скиммиа!

Когда в назначенный день часы на башне Кампанила пробили три, Лоренцо еще не было. Джессика стояла на площади, нервничая, хотя ей было тепло в подбитом мехом плаще, который ей одолжила Нерисса. Она внимательно разглядывала одетых в темное деловых людей, и увешанных драгоценностями дам, и смеющихся галантных кавалеров в шелках красного и зеленого цветов. Лоренцо среди них не было. Она переминалась с ноги на ногу, избегая взглядов некоторых одиноких мужчин. Один из них, она была в этом уверена, подошел бы к ней, если бы она не поспешила перейти на другую сторону фонтана, едва он сделал шаг в ее направлении. — Господи милостивый, — подумала Джессика, — он принял меня за bona roba, куртизанку, как Нерисса!»

Было уже без двенадцати минут четыре, и девушка моргала, прогоняя слезы, когда почувствовала легкое похлопывание по плечу. Она обернулась и едва не кинулась в объятия Лоренцо, но потом передумала.

— Что с тобой случилось? — спросила она. — У меня так мало времени. Отец обедает не дома, но в восемь он уже вернется…

— Ах, уверен, он придет позже. Сегодня на Риальто бурный день. Я проходил мимо и видел, как он вонзал кинжал в бедного фермера, задержавшего выплату долга. — Лоренцо сделал выпад, будто у него в руке была шпага. — Только вместо кинжала он использует свой язык. Он у него острый! Его все боятся.

— Это не мог быть фермер, — сказала Джессика. — Отец дает взаймы только богатым купцам. Тем, которые, как он уверен, смогут заплатить даже в год плохого урожая.

— Давай прогуляемся. У нас еще много времени, я тебе говорю! Когда кошка из дома…

Джессика нахмурилась:

— Если отец говорит, что будет дома в восемь, значит, будет в восемь.

Но она позволила повести ее через площадь к каналу, мимо группы озабоченных членов городского совета, изучающих подточенные водой опоры моста, и через мост к узким улицам по другую сторону.

— По дороге сюда я слышал чудесную музыку, дорогая Джессика! — болтал Лоренцо. — Раздавалась она из окон дома рядом с Дворцом дожей. Лютни и гобои, как жаворонки и соловьи! Вот я и остановился послушать. — Он стал напевать без слов, как бы дергая пальцами струны невидимой лютни. — Кто знает, сколько я там простоял?