Грейс Тиффани - Кольцо с бирюзой

Нерисса улыбнулась со своей обычной теплотой.

— Пустяки. Во всяком случае, ты права. Стоит ему только попробовать наживку на вкус, и твоя форель на крючке. Играй ею. — Нерисса немного посидела молча, катая в ладонях ножку бокала. — «Моя очаровательная язычница», — так он называет тебя. Тебе нравится?

— Он будет называть меня по-другому, когда я стану христианкой.

Нерисса резко отставила бокал.

— Ну, дай Бог ему мудрости и милосердия. Сейчас он дурак, как и все они.

— Кто?

— Мужчины в этом городе.

Что-то заставило Джессику сказать, будто оправдываясь:

— Мой отец не дурак.

Нерисса проницательно взглянула на нее и кивнула.

— Нет, — согласилась она. — Он — не дурак. Так что будь осторожна.

Когда повернулся ключ в замке двери, ведущей к их комнатам наверху, Джессика спокойно сидела на скамье, читая стих из Торы, в котором обещалось, что Господь будет очищать детей Левия, как золото и серебро. Она встала и неохотно приветствовала отца, скрыв недовольную гримасу при виде его длинной бороды.

Размотав тюрбан с густых каштановых волос, Шейлок снял свой черный габардиновый плащ и положил на стол молитвенник, который по привычке носил с собой. Даже без знаков отличия, которые Венеция заставляла его демонстрировать, он все равно не был похож на других горожан, с которыми вел дела. Он выглядел даже не так, как многие евреи, большинство из которых, не считая предписанной законом одежды, стремились как можно больше походить на своих сограждан-христиан.

Но, за исключением деловых отношений, ее отец избегал общества неверных и был рад, что отличается от них.

Стол был накрыт. Явившись домой после двух, Джессика, стараясь выполнить свои обязанности, которыми пренебрегла этим утром, накрыла на стол к ужину: мясное блюдо, не испорченное сыром, к которому подала миску с луком и спаржей. Ланселот Гоббо этим утром сносно выполнил свою работу, и она была рада, что не воспользовалась его услугами, выходя за пределы гетто. Им пришлось бы больше суетиться во второй половине дня, если бы она взяла его с собой.

Отец кивнул ей, моя руки в тазике. На лестнице у него за спиной послышались голоса, и она вздохнула, узнав голос раввина Амоса Мадены, который теперь будет долго распространяться насчет Торы.

— Нас трое, — сказал отец, улыбка оживила его темнобородое лицо. — Троица.

Против своей воли Джессика была втянута в беседу с гостем отца, человеком по имени Бенджамин Ха-Леви из Амстердама. Он торговал шелком и прибыл в Венецию присмотреть за торговлей. Такой же высокий, как и Шейлок, только гораздо светлее и, что было необычно, с голубыми глазами. Он был тадеско, еврей польского происхождения, более крупный и светлый, чем любой из евреев с севера, живущих в гетто. На хорошем итальянском он обменивался с отцом мнением о ценах и объемах сделок, а раввин Мадена слушал, смеялся и говорил, что Шейлоку Бен Гоцану нужно было бы изучать с ним каббалу, потому что все их головокружительные цифры звучат более мистически, чем его собственная система цифровых символов.

— Не каббалой, — сказал Ха-Леви, указывая на Шейлока. — Он должен был бы стать торговцем. Торговцем товарами.

— Я им был, — сухо заметил Шейлок, пробуя суп, который Джессика подала на стол. — Я ткал шерсть и продавал ее в Толедо. И у меня хорошо получалось.

— Ах, здесь считается, что евреи ничего не могут, кроме как торговать, обычно поношенной одеждой или дают деньги в рост под проценты.

— Это я тоже умею.

— Горожане отвергли бы вас, родись вы здесь, и не разрешат заниматься честной работой, — поддразнил Ха-Леви.

— Я родился не здесь, и моя работа — честная, — коротко возразил Шейлок.

— А вам не надоедает жить за стенами гетто?

— Мне — нет, — сказал раввин Мадена. — Стена — это как ограда, которую мы воздвигаем вокруг Торы в своей жизни. Проще не нарушать Закон, не смешиваясь с остальными. Он улыбнулся Шейлоку. — Не слишком смешиваясь.

— А я устаю от стен, — бросил Шейлок.

Раввин слегка нахмурился.

— Боюсь, Шейлок однажды отправится дальше на восток в Турцию, или Константинополь, или даже в Иерусалим. Нашим людям будет очень не хватать его. Он столп левантинской синагоги и опора сиротам, потерявшим отцов.

— Детям нужны отцы, — сказал Шейлок, метнув жесткий взгляд на Джессику.

«Я уже не ребенок», — подумала Джессика. Она смотрела в тарелку и ничего не сказала.

— Синьору Шейлоку стоило бы поехать на северо-запад, — сказал Ха-Леви. — Например, в Амстердам. Там религия — деньги и единственная ересь — банкротство.