Уильям Локк - Счастливец

— Совершенно верно, — согласился Раулат. — Поль, мой милый мальчик, я думаю, что ты присоединяешься к мистеру…

— Барней Биль, сэр, к вашим услугам. И если вам угодно купить удобное кресло или изящный половичок, или щетку по баснословно низкой цене… — он кивнул в сторону фургона. Раулат повернул голову и, смеясь, заглянул в мигающие черные глазки. — Я не предполагал ни минуты, сэр, что вы собираетесь купить что-нибудь, но исключительно для удовлетворения моей артистической совести.

Раулат захлопнул альбом и встал.

— Выпьем-ка что-нибудь, — сказал он. — Артисты должны познакомиться поближе.

Он шепнул поручение Полю, который юркнул в корчму и тотчас же вернулся с парой знаменитых белых кружек с голубыми разводами, пенившихся через край. Мужчины, припав губами к сосудам, кивнули друг другу. Неподвижная жара августовского дня окутывала их тела, но струи небесной прохлады изливались на их души. Поль с завистью смотрел на них, страстно желая быть взрослым.

Затем последовали приятные полчаса беспорядочной беседы. Наконец Барней Биль, взглянув на солнце прищуренным глазом следопыта, объявил, что время ехать.

— Можно мне посмотреть рисунок? — спросил Поль.

Раулат передал ему альбом. Внезапное представление о себе самом, когда видишь себя таким, как ты рисуешься чужому глазу, всегда заставляет задуматься. Для Поля это было совершенно новым ощущением. Ему часто случалось видеть свое отражение, но тут он впервые взглянул на себя со стороны. Набросок был очень живой, сходство поразительно схвачено, но вместе с тем подчеркнуты живописность и романтичность.

Гордо поднятый подбородок, жадный огонек в глазах, чувственный изгиб губ очень понравились ему. Этот портрет был идеалом, в соответствии с которым надо было жить. Невольно он уже старался походить на него.

Барней Биль еще раз напомнил, что время двигаться. Поль с сожалением вернул альбом, Раулат с любезными словами подал ему шиллинг. Поль, лучше которого никто не мог знать магическую власть денег, секунду поколебался. Мальчик на портрете отказался бы. Поль отодвинулся.

— Нет, я ничего не возьму. Мне приятно было это сделать.

Раулат рассмеялся и положил монету обратно в карман.

— Благодарю вас, — сказал он с театральным поклоном. — Я в безмерном долгу у вас.

Барней Биль взглянул на Поля одобрительно.

— Это ты хорошо сделал, малый. Никогда не бери денег, которых не заработал. Всего хорошего, сэр, — он взялся за картуз. — И благодарю вас, — кивнул он в сторону пустых кувшинов.

Раулат проводил их до фургона.

— Помни, что я говорил тебе, мой молодой друг, — сказал он ласково. — Я не отступаюсь от своего слова. Я помогу тебе. Но если ты умный мальчик и хочешь знать, что для тебя лучше, то держись мистера Барнея Биля, свободы на большой дороге и легкого сердца бродяги. Это даст тебе много больше счастья.

Но Поль уже считал свое цыганское «я» таким же умершим, как прежнее свое блэдстонское «я», и эти мертвые «я» должны были служить ему ступенями для более высоких достижений. Поэтому он остался глух к парадоксальной философии своего нового друга.

— Я запомню, — сказал он. — Мистер В. В. Раулат, 4, Грей-инс-сквер.

Молодой архитектор долго смотрел вслед фургону, на котором качались и скрипели разнообразные подвески, и вернулся к своему мольберту, задумавшись. Веселье покинуло корчму «Маленького медведя». Он сел и стал писать карандашом письмо брату, королевскому академику.

«Таким образом, ты видишь, дорогой мой, — писал он к концу своего послания, — я в недоумении. Что маленький оборвыш изумительно красив, неоспоримо. Бросается в глаза, что он, как молодой птенец, жадно питается всякой пищей красоты, знания и ощущений, какая попадается ему на пути. Но протянул ли я руку помощи, как мне думается, молодому непризнанному гению или же указал обыкновенному мальчику дорогу к огням суетных наслаждений, этого я не могу знать».

А Поль шел рядом с Барнеем Билем вовсе не в состоянии недоумения. Он чувствовал, что, помимо всего, человек может жить надеждами на лучшее будущее. Все хорошо в мире, где ослепительные судьбы, подобные его судьбе, неизбежно должны свершаться.

— Я слышал о таких вещах, — задумчиво покачивая головой, говорил Барней Биль, выслушав рассказ о предложении мистера Раулата. — Одна из моих двоюродных сестер вышла замуж за человека, который знавал женщину, простаивавшую в чем мать родила перед компанией молодых художников, и он уверял, что она такая же порядочная женщина, как и его жена, в особенности если принять во внимание, что она поддерживала немощного старика отца и полный дом малолетних братьев и сестер. Поэтому я не вижу в этом никакого зла. И я не хочу становиться на твоей дороге, сынок, если ты этим путем надеешься отыскать твоих высокородных родителей. А тридцать шиллингов в неделю в четырнадцать лет — нет, я был бы сильно виноват перед тобой, если бы сказал «не делай этого!». Но вот чего не могу понять: на кой черт им такая мелюзга, как ты? Почему не хотят они платить тридцать шиллингов в неделю за то, чтобы рисовать меня?