Уильям Локк - Счастливец

Таким образом, Поль находился под постоянным воздействием высоких амбиций. Это делало его смешным, но предохраняло от порочных и низменных увлечений. Если вы сознаете, что вы переодетый принц, и рассчитываете на триумфальное возвращение в свое королевство, то это заставляет вас вести себя, как подобает принцу, не водить компании с пошляками и не упускать случая пополнить свое образование. Вы стараетесь овладеть всем прекрасным, что можно извлечь из мира. Действуя с этой точки зрения и руководимый практическими указаниями молодого Раулата, Поль стал посещать вечерние классы, где жадно впитывал знания. Так Поль жил, позируя или учась, совершая концы по Лондону, пополняя образование Джен и завершая облик принца, и у него не оставалось времени для порочных мыслей. Для этого он был слишком поглощен самим собой.

Между тем Блэдстон не подавал никаких признаков жизни.

Можно было подумать, что Поля искали не больше, чем сбежавшего котенка. Иногда он старался представить себе, какие шаги предприняли Бэтоны для того, чтобы найти его. Если бы они заявили полиции, то Барнея Биля непременно задержали бы где-нибудь на его пути и допросили. Но позаботились ли они о таком заявлении? Барней Биль думал, что нет, и Поль соглашался с ним. Полиция была весьма непопулярна на Бэдж-стрит — по меньшей мере столь же непопулярна, как и Поль. Всего вероятнее, что Бэтоны были просто рады отделаться от него. Если он не пользовался фавором у мистрисс Бэтон, то для мистера Бэтона он всегда был просто невыносим. Когда Барней Биль приезжал в Лондон, Полю случалось заводить разговор о Бэтонах, но тот из осторожности вычеркивал Блэдстон из своих маршрутов и не мог дать никаких сведений. В конце концов Поль перестал даже вспоминать о них. Они принадлежали далекому прошлому, которое уже заволакивалось в его памяти туманом забвения.

Такой размеренной и прилежной жизнью Поль жил месяц за месяцем, год за годом, известный в студиях как настоящее чудо, пользующийся снисхождением мужчин, несколько избалованный женщинами, забываемый и теми, и другими, когда его не было на глазах, но день ото дня развивая некоторую самодовлеющую личную линию.

Ему посоветовали для профессиональных целей посещать гимнастический зал. Он последовал этому разумному совету и со временем превратился в прекрасный образец рода человеческого, столь совершенный, что действительно мог считаться тем, чем называл его блэдстонский викарий — игрой природы. Но хотя он и гордился своим хорошим сложением, насколько может им гордиться порядочный человек, куда более высокие стремления спасали его от самовлюбленности Нарцисса. Внутреннее существо Поля, а не его тело, было предназначено для великих дел.

На восемнадцатом году жизни Поль пришел к сознанию необходимости перемены поприща. Один из его товарищей по вечернему политехническому институту сказал как-то вечером, когда они вместе возвращались с занятий:

— Мне не придется бывать здесь с будущей недели. Я получил хорошее место клерка в городе. А вы чем занимаетесь?

— Я натурщик, — ответил Поль.

Товарищ, бледный и напыщенный юнец по фамилии Хиггинс, фыркнул:

— Боже милосердный! Что вы хотите сказать?

— Я натурщик в натурном классе королевской Академии художеств, — заявил Поль с гордостью.

— Вы стоите голый перед всяким сбродом, который вас рисует?

— Перед художниками, — ответил Поль.

— Как глупо!

— Что это значит?

— Да вот это самое, — сказал Хиггинс: — как глупо!

Через минуту он вскочил на проходивший мимо омнибус и с тех пор избегал Поля в политехническом институте.

Резкое заявление Хиггинса было ударом и вместе с другими, менее ясными инцидентами психологического характера, выяснило для Поля возможность иной точки зрения. Он оглянулся на самого себя. Из живописного мальчика он превратился в физически совершенного юношу. Он был завален приглашениями в натурные классы, где получал значительно более высокую плату, но где так же не существовал как личность для прилежно работающих учеников, как слепок античного торса, который другие ученики копировали в соседнем классе. Интимность студий, их тепло, своеобразный колорит и развратная роскошь исчезли из его жизни. С другой стороны, он копил деньги. У него было пятьдесят фунтов в сберегательной кассе, тот максимум мелких сбережений, который поощряется непонятливым британским правительством, и порядочная, хотя и не известная ему самому сумма в железной копилке, спрятанной за умывальником. До этого времени ему некогда было научиться тратить деньги. С тех пор как он начал курить папиросы, он стал считать себя взрослым.