Маурин Ли - Счастливый билет

Вернувшись домой, Том поволок жену наверх и взял ее так грубо, что бедняжка завизжала от боли, отчего он расстроился еще сильнее и избил ее. После всего этого Том благополучно заснул, полураздетый, в грязных вонючих рабочих штанах, спущенных до лодыжек, так что, проснувшись на следующее утро, запутался в них и упал, разбудив своими воплями добрую половину улицы.

Всю долгую ночь Китти безуспешно пыталась отвернуть лицо от дурно пахнущей подмышки и горестно раздумывала о том, как, ради всего святого, она сможет встать всего через несколько часов и приняться за бесконечные домашние хлопоты. У нее сильно болела челюсть в том месте, куда ее ударил Том, а низ живота горел так, словно туда воткнули раскаленный нож. Китти отчаянно хотелось пошевелиться и принять более удобное положение, но она боялась разбудить мужа, который снова мог ее ударить, а одна только мысль об этом была невыносимой. Уж лучше она будет лежать неподвижно, чувствуя, как затекли у нее руки и ноги, чем рискнет подвергнуть себя опасности новых побоев. Китти вдруг почувствовала, что ей на глаза наворачиваются слезы. Она нечасто жалела себя, в основном потому, что у нее просто не хватало на это времени.

В односпальной кровати, втиснутой в самый угол, маленькая Лиззи испустила долгий, судорожный вздох, и Китти затаила дыхание, боясь, что малышка проснется и разбудит Джимми и Криса, которые спали у нее в ногах. Женщина с ужасом подумала о том, что ей придется вставать и успокаивать плачущего ребенка, не говоря уже о том, что от шума может проснуться и муж. Но Лиззи всегда была хорошей девочкой, она быстро заснула снова.

В возрасте пяти лет Лиззи пошла в католическую женскую школу при монастыре Святой Анны, где монахини встретили ее со смешанными чувствами.

Некоторые сестры баловали и всячески привечали детей миссис ОʼБрайен, потому что восторгались мужеством их матери. Хотя все отпрыски Китти отличались крайней худобой, от них не исходило зловоние, их одежда всегда оставалась чистой и тщательно заштопанной, а в волосах у них не было вшей. Сестры рассказали Китти о клинике, в которой она может привить своих детей от дифтерии и где им дадут бесплатный апельсиновый сок и рыбий жир. Она послушно отвела малышей туда. Отчасти благодаря этому у ее детей были ясные, живые глаза и чистая кожа, да и вообще они выглядели более ухоженными и здоровыми, чем многие дети из гораздо более состоятельных семей.

Впрочем, кое-кто из монахинь относился к Китти с опасливым презрением, полагая, что женщина, с которой мужчина так часто вступает в плотскую связь, просто обязана быть дурной, падшей особой. Однако же в целом О’Брайенов считали детьми, обладающими определенными достоинствами и недостатками. Но когда речь заходила о Лиззи, многие сестры не могли с уверенностью сказать, нравится ли им то, что они видят.

Эта маленькая девочка выглядела очень необычно; в ней явственно ощущалась чужеродность — в ее коже цвета кофе с молоком и каштановых волосах, аккуратно заплетенных в толстую косу, ниспадавшую почти до пояса. Столь же непривычными были и ее глаза — золотисто-карие с желтыми искорками, — мудрые, много повидавшие глаза. Такие глаза могли бы быть у человека намного старше, а не у пятилетней девочки.

Сестра Сесилия как-то вычитала в одной книге, что в незапамятные времена в Уэльсе высадилось целое племя из Индии и именно им местные жители, а также ирландцы и шотландцы обязаны смуглой кожей и экзотической внешностью. Но все-таки было в Лиззи О’Брайен нечто такое, что отличало ее от других темноволосых детишек. Хотя, конечно, к ребенку в таком возрасте это слово неприменимо, но в ней ощущалось некое распутство.

Одной из тех, кого подобные отличия тревожили больше остальных, была сестра Аугуста. Облизывая губы, она ощущала влагу на едва заметных усиках над верхней губой, когда склонялась над арифметическими задачками Лиззи — причем над ее задачками она склонялась намного чаще, чем над теми, которые решали другие дети. И еще сестра испытывала тайное удовольствие, гладя шелковистую ручку маленькой девочки, — удовольствие запретное и дурное, как прекрасно сознавала она в глубине души, и поэтому склонна была винить в этом Лиззи, а не саму себя, и перечеркивала задачи, даже если те были решены правильно, считая свои действия чем-то вроде епитимьи. Но почему и в чем должна раскаяться Лиззи и за что на нее следует наложить епитимью, сестра Аугуста затруднялась объяснить даже себе самой.