Джон Пэрис - Кимоно

Она рассказала ему, что была в Англии один раз, с отцом; как она полюбила эту страну и как скучно ей здесь, в Японии. Она спрашивала о его музыке. Она так хотела бы слышать его игру. В их доме очень старый рояль. Может быть, он и вообще этого не хочет? (Реджи уже дрожал от предвкушения удовольствия.) Не прийти ли ей к нему на чашку чаю в посольство? Это было бы великолепно! Может ли она взять с собой мать или брата? Нет, лучше она придет с подругой. Прекрасно, завтра?

На другой день она пришла. Реджи терпеть не мог играть перед публикой. Он говорил, что это все равно что стоять обнаженным перед толпой или читать вслух собственные любовные письма на бракоразводном процессе. Но нет ничего более приятного, чем играть для внимательного слушателя, особенно если это женщина и если интерес, который она проявляет, — интерес личный, который у стольких женщин занимает место справедливой оценки: они смотрят поверх искусства на самого артиста.

Яэ пришла с подругой, тощей девушкой, тоже полукровной, похожей на цыганку, которой Яэ покровительствовала.

Она пришла еще раз с подругой, а потом уже одна. Реджи был смущен и высказал это. Яэ засмеялась и сказала:

— Но я приводила ее только ради вас. Я всегда и всюду хожу одна.

— В таком случае, пожалуйста, не принимайте более во внимание моих интересов, — отвечал Реджи. Так начались эти послеполуденные встречи, которые скоро затянулись и стали вечерними, когда Реджи сидел у рояля, играя вслух свои мысли, а девушка лежала на софе или сидела на большой подушке у огня, с сигаретами и рюмочкой ликера подле, окутанная атмосферой такой лени и благополучия, каких никогда не знала до этого. Потом Реджи переставал играть: он усаживался рядом с ней или брал ее на колени, и они начинали болтать.

Они разговаривали, как разговаривают поэты, волнуясь по поводу ничтожных рассказов, извлекая смех и слезы из того, мимо чего она прошла бы, не замечая. Она рассказывала еще о себе, о ежедневной жизни в их доме, о своей печали и одиночестве с тех пор, как умер ее отец.

Он был товарищем ее детства. Он никогда не жалел ни времени, ни денег для ее забав. Она воспитывалась, как маленькая принцесса. Она была до последней степени избалована. Он передал ее восприимчивому уму свою любовь к возбуждениям и потребность в них, свое любопытство, свою смелость и отсутствие предрассудков, а потом, когда ей было шестнадцать лет, он умер, оставив в качестве последнего распоряжения своей жене-японке, которая готова была подчиняться ему мертвому так же послушно, как и живому, строгое требование, чтобы Яэ распоряжалась собой самостоятельно всегда и во всем.

Он оставил значительное состояние, японку-вдову и двух недостойных сыновей.

Бедная Яэ! Если бы она была окружена друзьями и развлечениями жизни английской девушки, хорошие качества ее счастливо одаренной натуры могли бы развиться нормально. Но после смерти отца она оказалась изолированной, без друзей и развлечений. Она была пересажена на остров Евразии, плоскую и бесплодную землю с узкими пределами и задержанной в росте растительностью. Японцы обычно не имеют сношений с полукровными, и европейцы смотрят на них сверху вниз. Они живут отдельно, особым кружком, в котором госпожа Миязаки — признанная королева.

Госпожа Миязаки — упрямая старая леди; ее характер как будто заимствован из какой-то комедии восемнадцатого века. Ее покойный супруг — а молва утверждает, что она была его экономкой в то время, когда он учился в Англии, — занимал высокое положение при императорском дворе. Его жена, в силу величественности манер и потому, что у нее подозревали необычайно глубокие знания, добилась того, в чем не могла преуспеть ни одна белая женщина, — приобрела уважение и дружбу высокопоставленных дам в Японии. Она ввела пентонвильский выговор, со всеми его простонародными особенностями, в английский язык высшей японской аристократии.

Но сначала умер ее муж, а потом старый императорский двор императора Мейдзи, был распущен. Так госпожа Миязаки должна была отказаться от общества принцесс. Она отошла не без достоинства, чтобы занять вакантный трон в евроазиатском кружке, где ее владычества никто не оспаривал.

Каждую пятницу вы можете видеть ее, окруженную маленьким двором, в жилище Миязаки, среди характерной для него смеси блеска и пыли. Бурбонские черты лица, высокий белый парик, слоновые формы, шуршащая тафта и палка из черного дерева с набалдашником из слоновой кости переносят ваши мысли назад, в дни Ричардсона и Стерна.