Джон Пэрис - Кимоно

Характер лавок изменялся по мере того, как Баррингтоны и их спутники приближались к цели поездки. Туземный элемент преобладал все больше и больше, а назначение выставленных на продажу вещей все труднее было объяснить. Были лавки с золочеными Буддами и медными лампами, употребляемыми в храмах, лавки, выставляющие какие-то непонятные приборы и таинственные связки вещиц, тайна назначения которых скрывалась за кабалистическими знаками покрывающих их китайских надписей. Встречались скопления антикварных вещиц, а иногда товары плохого сорта лежали прямо на мостовой, под охраной невнимательного, сморщенного старика, который сидел на корточках и курил.

Краснолицые девушки глазели на иностранцев с балконов высоких постоялых дворов и харчевен близ станции Уэно. Дальше они проезжали мимо молчаливых храмовых стен, обширных пространств монастырей, населенных, по-видимому, голубями, крыш над алтарями, с крутыми скатами и углами, закрученными наподобие рогов. Дальше, в конце узкой аллеи, показались яркие флаги театров и кинематографов Асакуза. Они слышали крик зазывателей публики и нестройную музыку. Видели отвратительные плакаты, грубые рисунки которых указывали, какими зрелищами можно насладиться там, внутри: девушки, падающие с аэропланов, демонические фигуры с окровавленными кинжалами, разнузданные мелодрамы.

Повсюду целые толпы людей бродили по тротуарам. Никакой торопливости, никаких признаков деловых занятий. Разве мальчик-посыльный промелькнет на полусломанном велосипеде или кули с тупым лицом протащит тяжело нагруженную тележку. Серо-коричневая толпа постукивает своими деревянными галошами. Серо-черная хайкара молодежь проходит в своих модных желтых ботинках. Черные, волоча свои сабли, бродят взад и вперед полисмены, незаметно прячась в сторожевые будки.

Единственно яркие тона вносили в однообразную толпу маленькие девочки в своих пестрых кимоно. Они то прятались, то выбегали из дверей и без помех играли на тротуарах. Они же только и казались счастливыми; потому что их взрослые родственники, особенно женщины, имели меланхолический вид, чтоб не сказать, вид животных — подгоняемых овец или коров, пережевывающих жвачку.

Толпы становились гуще. Все лица были обращены в одну сторону. Под конец вся широкая улица была заполнена медленно движущейся человеческой волной. Баррингтоны и их спутники должны были выйти из автомобиля и продолжать путь пешком.

— Все они идут смотреть на зрелище, — объяснил Реджи, указывая на ряд домов, возвышавшихся над низкими туземными хижинами. Это был четырехугольник в несколько сот ярдов длиною, застроенный зданиями странного вида, похожими на товарные склады, бараки или казармы рабочих.

— Какое некрасивое место! — сказала Асако.

— Да, — согласился Реджи, — но ночью здесь гораздо красивее. Все освещено сверху донизу. И называется «город, не знающий ночи».

— Какие скверные лица у этих людей! — сказала Асако, которая была в настроении замечать повсюду дурное. — Что, здесь не опасно?

— О нет, — отвечал ее гид, — японская толпа очень сдержанна.

В самом деле, толпа не причиняла им никаких беспокойств, а только глазела на них — испытание, которому иностранец подвергается во всех уголках Токио.

Они дошли до очень узкой улицы, где шумно торговали простонародные пивные. Они заметили грязные скатерти и напудренных служанок — в юбках, передниках и бесформенных ботинках. Сперва они миновали маленький храм, с узкого дворика которого лукаво выглядывали две каменные лисицы, — храм бога Инари, дающего богатых любовников девушкам, молящимся ему.

Они прошли через железные ворота, похожие на ворота парка; два полисмена стояли там на посту, регулируя движение. Дальше шла сплошная линия вишневых деревьев в полном цвету, сплошная волна бледно-розовой растительности, занавес ароматной красоты — предмет тысячи поэм и тысячи намеков, то неприличных, то деликатных, то плоских, — цветущие вишни Йошивары.

На углу стояло большое белое здание с вывеской золотыми буквами по-японски и по-английски: «Пивная Асахи».

— Это здесь, — сказала Яэ, — выберемся из толпы.

Они нашли убежище посреди грязных скатертей и многочисленных гостей. Когда Яэ заговорила с девушками по-японски, последовало множество поклонов и речей, похожих на шипение; потом их пригласили наверх, на первый этаж, где был другой зал. Здесь стол и кресла были поставлены для них в амбразуре окна, которое, выходя на перекресток, открывало великолепный вид на расходящиеся улицы.