Джон Пэрис - Кимоно

Асако положила пенни в протянутую руку одного несчастного, лишенного зрения урода.

— О, нет! — закричала кузина Садако, — не подходите близко к ним. Не касайтесь их! Это прокаженные.

У некоторых из них не было рук или были какие-то обрубки, кончающиеся чем-то красным и уродливым, похожим на изжеванную собакой кость. У некоторых не было ног, и их возили на маленьких платформах с колесами их менее увечные товарищи по несчастью. Некоторые вовсе не имели черт лица. Их лица были просто гладкие доски, с которых совершенно исчезли нос и глаза; только рот оставался, беззубая дыра, обрамленная спутанными волосами. У некоторых лица ненормально распухли; выдающиеся лбы и тяжелые щеки придавали их выражению каменную неподвижность византийских львов. Все были страшно грязны и покрыты ранами и насекомыми.

Проходящий народ смеялся над их безобразием и бросал им медяки, из-за которых они толкались и дрались, как звери.

Наму миохо ренге Кио. Родственники Асако провели весь день в еде, питье и болтовне под шум бесконечных молитв. Это был великолепный осенний день; осень — лучшее время года в Японии. Теплое, яркое солнце освещало великолепные цветы осени, блестящую красную и желтую листву, одевающую соседние холмы, широкую коричневую равнину с тисненными на ней планами обнаженных рисовых полей, коричневые дачи и домики, прячущиеся в свои ограды из вечнозеленых растений, как птицы в гнезда, красные стволы криптомерий, темный ковер опавших сосновых игл, серые нагроможденные камни старого кладбища, остроконечные кровли храма и беспорядочные рои людей; они молились, бросали свои медяки в огромную чашу для милостыни перед алтарем, ударяли в медные колокольчики, молились об удаче и возвращались опять домой со своими расшалившимися, веселыми детьми.

Асако больше не чувствовала себя японкой. Зрелище желтосерой тысячной монотонной толпы земляков доводило ее до болезни. Шиканье и клохтанье их непонятного языка отдавалось в ее мозгу неприятным, мертвящим звуком, как падение дождевых капель для того, кто нетерпеливо ждет возврата хорошей погоды.

Здесь, в Икегами, далекий вид моря и судов в Йокогаме манил Асако к бегству. Но куда она могла убежать теперь? В Англию? Она больше не англичанка. Она оттолкнула своего мужа, и по совершенно недостаточным причинам. Она винила себя в холодности, недостатке любви, узости ума и глупости. Она признавала теперь, что действовала под сильным влиянием других. Как дура, она поверила тому, что ей говорили. Она не вверилась своей любви к мужу. По обыкновению, ее мысли обратились к Джеффри и вечной опасности, угрожающей ему. За последнее время она несколько раз принималась писать ему письма, но ни разу не пошла дальше обращения: «Милый Джеффри».

Она была рада, когда прошел этот волнующий день, показались между стволов криптомерий розовые закатные облака, спустилась ночь и, будто лампы на их ветвях, повисли крупные звезды. Но ночь не принесла с собой тишины. Вокруг храма зажгли бумажные фонари, и ацетиленовые огни осветили ярмарочные лавки. Болтовня, крики торговцев и покупателей, стук деревянных гета стали еще страшнее, чем днем. Казалось, что находишься в клетке диких зверей, слышимых, чувствуемых, но невидимых.

Вечерний ветер был холоден. Несмотря на большие деревянные жаровни, разведенные в их стойлах, Фудзинами дрожали.

— Пойдем погуляем, — предложила кузина Садако.

Обе девушки пошли по хребту холма до пятиэтажной пагоды. Они прошли мимо чайного домика, известного своими ранними мартовскими цветами сливы. Он был ярко освещен. Бумажные прямоугольники шодзи сияли, как иллюминированные ячейки медовых сот. Деревянные стены дрожали от звуков самисена, высоких писклявых голосов гейш и грубого смеха гостей. В одной комнате шодзи были раздвинуты и можно было видеть пьяных мужчин; их кимоно были спущены с плеч и обнажали тело, покрасневшее от саке. Они отняли у гейш их инструменты и давали импровизированное представление, пели и танцевали, а гейши хлопали руками, покатываясь от смеха. За чайным домиком шум празднества становился глуше. С далекого расстояния едва доносилось эхо песен, визг усиленной веселости, шлепанье гета и рокот толпы.

Звездный свет оживил ландшафт. Луна пробилась сквозь сырость облаков. Скоро ее диск стал отражаться в сотнях болот рисовых полей. Очертания берегов Токийского залива были видны до самой Йокогамы так же, как широкая котловина Икегами и скученная масса холмов за ней.