Элизабет Ренье - Прелюдия любви

Она соскользнула с кровати — тихонько, чтобы Берта, находящаяся в соседней комнате, ничего не услышала. Украдкой проскользнула в коридор и увидела, что дверь спальни Мэри отворена. На цыпочках вошла в комнату, с облегчением увидев, что Мэри спит, и открыла книгу.

И тут так же, как вчера, ей показалось, что она слышит голос Криспина. Он был таким реальным, что она обернулась. Но перед глазами были лишь трепещущие тени да открытый дверной проем. Она почувствовала, будто ее запястья перехватили веревкой, что мешало ей засунуть два исписанных листка между страницами книги. И она снова услышала голос, говорящий в ее сознании:

«Вы не сможете вечно избегать проблем, Сара. Вы должны встретиться с этой ситуацией лицом к лицу».

Криспин говорил вовсе не об этой минуте и не об этой ситуации. Но Сара знала, что сейчас столкнулась лицом к лицу с необходимостью принять решение, такое же важное решение, как и то, другое, в отношении Энтони. Покинув Лондон, она отделила себя от Энтони долгими милями, но проблемы это не уменьшило. И точно так же не уйти от сомнений и подозрений, просто вернув два листка бумаги обратно в книгу.

Сара на цыпочках выбралась из комнаты. Позвав Берту, она надела яркое голубое платье с глубоким вырезом и широкими фижмами, высоко уложила волосы, чтобы выглядеть выше, и потерла губы, чтобы они стали ярче. А потом отправилась вниз, сжимая бумаги в похолодевших пальцах.

Все были в гостиной, они сидели, устроившись у огня, — два ее врага и Криспин, который теперь стал ей другом. Сара застыла в дверях, изучая их: Эдвард Трехерн — в ладно сидящем на нем черном камзоле; Дебора — платье красного шелка подчеркивало ее суровую элегантность; Криспин в серых бриджах, белых чулках и куртке бутылочно-зеленого цвета.

Он первым встал с места. Подошел к ней, протянув руки:

— Сара, вы пришли в себя? Эдвард сказал мне, что вы упали, когда гуляли в лесу. Что побудило вас отправиться туда одной и к тому же так поздно?

Не отвечая на его вопрос, Сара в свою очередь спросила:

— Вы нашли негра?

— Разумеется, нашли, — ответил Эдвард. Его улыбка была страдальческой. — Должен признать, я сомневался в его существовании. Вы казались настолько…

— Не в себе? Уверяю вас, что теперь я вполне спокойна, и есть один предмет, который я хотела бы обсудить с вами. С вами, доктор Трехерн, и с вашей сестрой.

Она заметила, что Дебора не сводит глаз с бумагу нее в руке.

— Вы узнаете это?

— Да, узнаю. Где вы нашли их?

— Они выпали из книги, которую вы принесли Мэри.

— Вы прочли их?

— Да. Я заметила в них имя своего отца. А все, что касается его, касается также и меня.

— Что это за бумаги? — спросил Криспин.

— В них содержится рапорт, который я скопировала для вас, — быстро ответила Дебора.

— Рапорт об одном из кораблей моего отца. — Сара совершенно не желала оставлять его в неведении. — «Турецкий принц».

На щеке Криспина задергался мускул. Он взглянул на Дебору, на Эдварда, потом неохотно произнес:

— Я надеялся, что подобные вещи удастся скрыть от вас, Сара.

— Почему? Чтобы я не имела ни малейшей возможности опровергнуть подобные ложные измышления от имени моего отца, коль скоро его здесь нет, чтобы сделать это лично?

— Это не ложь, мисс Торренс, — решительно произнесла Дебора. — Каждое слово этого рапорта — правда. Криспин лично видел и слышал все это.

Бумаги выскользнули из рук Сары. На мгновение ей показалось, что ее сердце перестало биться. Когда она заговорила, из груди вырвался лишь возмущенный шепот:

— Криспин! В этом повинен Криспин?

Он рывком отодвинул скамеечку для ног и сел рядом.

— Сейчас я могу пожелать лишь одного — чтобы это был любой другой человек. В то время я не знал вас так, как знаю теперь.

Голос Деборы был ледяным, словно ветер, который раскачивал ставни.

— Не стоит поддаваться сентиментальности, Криспин. Для тех из нас, кто дал обет бороться за уничтожение рабства, жалость возможна лишь в отношении тех несчастных, кто страдает от безнравственной торговли, но не в отношении тех, кто ее практикует или извлекает из нее выгоду.

Сара повернулась к ней:

— Когда ваш брат выступил с теми обвинениями на постоялом дворе, я сказала ему, что мой отец никогда не делал ничего безнравственного. Он добрейший из людей. Вам стоит лишь спросить слуг. Готова поклясться, что он ни разу не ударил ни одного из них. Их никогда не заставляют работать, если они больны; когда они становятся слишком стары, чтобы исполнять службу, он оплачивает им жилье, одежду и пропитание. Нет ни одного — начиная с дворецкого и кончая недавно нанятым мальчишкой-садовником, — кто поверил хотя бы одному слову из этих ужасных обвинений. Какую цель вы преследуете, фабрикуя подобную ложь?