Фрэнсис Шервуд - Ночь печали

— Я играл в шахматы, команданте.

— А Нуньес?

— Он играл в шахматы с Агильяром, господин, — сказал Аду.

— А где Нуньес?

— Со своей женой, господин, — ответил Агильяр.

— Агильяр, я не могу поверить, что ты это говоришь. Все эти беспорядки, отсутствие дисциплины… И как я мог подумать, что Создатель наградил тебя разумом? Ты же пережил кораблекрушение, джунгли, рабство и все такое прочее. Как ты мог превратиться в… это? — Кортес обвел рукой зал, где сидели голые грязные солдаты, и только у Аду был нормальный вид.

— Господин, я никогда не думал, что вас беспокоит чистоплотность, — заявил Агильяр.

— Я достаточно долго жил среди индейцев, чтобы научиться ее ценить. И разве вам не хочется пить? Вы не выходите наружу, чтобы набирать воду, и еды у вас нет. Это же просто смешно. Никто не умрет от голода. Вы можете себе представить Кортеса, умирающего от голода? Никто не возьмет нас в плен. Вы можете себе представить Кортеса в клетке? Никто нас не убьет. Вы можете себе представить Кортеса убитым? Пусть только попробуют. Они не осмелятся. Пара недель без тортилий и перепелов, табака и вина, и вы уже все покрылись вшами, ослабели и готовы пойти под нож. Вы вообще мужчины? Или жалкие бабы? Раз уж я упомянул баб, то разве я не просил разбудить донью Марину? Что делают все остальные женщины? Спать целыми днями здесь позволено только Кай. Ребенок уже родился? Еще нет? Тупой ублюдок.

— При всем моем уважении, сеньор Кортес, мой ребенок не будет ублюдком, так как Кай является моей законной супругой, — мягко сказал Нуньес.

Как и Аду, он выглядел вполне нормально, так как был одет в свои неизменные штаны и тунику. Белые штаны не выглядели мятыми, очки привычно сидели на носу, а из кармана туники выглядывал носовой платок.

— Законная супруга, Нуньес? И когда ты женился? Почему меня не пригласили на свадьбу? Ты что, не мог подождать, пока я вернусь? Падре, это дело ваших рук?

— Да, сеньор Кортес.

Отец Ольмедо не смог бы назвать эту свадьбу вполне христианской, так как на ней соблюдались какие-то языческие и даже иудейские ритуалы, но им всем суждено умереть, так какая разница? Бог был Богом, и вряд ли Он возражал против пары слов на древнееврейском, упоминания Моисея и Израиля, балдахина и разбивания посуды. Агильяр выступал в роли нотариуса, и акт бракосочетания был официально засвидетельствован законным сертификатом. Кай помогли подойти к гибискусу Ботелло и опереться на него. Казалось, после церемонии растение стало более пышным. На свадьбу Нуньес надел бархатный плащ Агильяра. Поразительно, но Ботелло смог наиграть на гитаре еврейские мелодии, которые напел Нуньес. Сам Ботелло ничего не мог поделать со своей языческой натурой, и на этой свадьбе, подумал отец Ольмедо, он напоминал бога Пана. Солдаты, по случаю свадьбы забрав проигранную в карты и кости одежду, танцевали попарно, словно были мужчинами и женщинами. Наложницам танцевать не хотелось. Кто-то делился отложенными на черный день тортильями, съели оставленный на черный день горшок бобов. Малинцин, стоявшая рядом с Аду, расплакалась. Конечно, всем хотелось, чтобы на свадьбе присутствовал и Франсиско, но его там не было, а если и был, то висел призраком за колонной и на его большом лице расплывалась улыбка. Еще все жалели, что свадьбу пришлось сыграть в неподходящей обстановке, но так уж вышло. «Нужно принимать радость, когда представляется такая возможность», — заявил отец Ольмедо. У них даже оказалось немного вина. Это была настоящая свадьба.

— Хм-м-м…

И тут они услышали робкий стук в заднюю дверь.

— ¿Qué es éso? Un ratón? Что это? Мышь? — спросил Кортес.

— Это я, — послышался тихий голос. — Альварадо. Впустите меня, пока меня не пристрелили.

— Не впускайте его, — скомандовал Кортес. — Он всех вас предал.

Возражений не последовало. Так оно и было. Об Альварадо даже говорить не стоило.

— Команданте, несмотря на все его грехи, он все равно один из нас.

— Él nos ha costado. Дорого же он нам обошелся, отец Ольмедо, — ответил Кортес. — Sí, mucho [63] Да, очень ( исп. ). .

Исла согласно закивал. Он стоял за спиной Кортеса все это время и злобно улыбался, будто он знал с самого начала, что, когда Кортес уедет, на оставшихся конкистадоров обрушится несчастье. Берналь Диас уселся на ступеньку и открыл свою книгу на новой странице, собираясь написать о позоре Альварадо.

— Ну ладно, впустите его.

Отец Ольмедо кивнул Агильяру, и тот, подойдя к заднему входу, открыл дверь.