Фред Стюарт - Титан

— Я все устрою в «Кларидже», — сказал Ник. — За мой счет.

Лора глотнула кофе. Когда она ставила чашку обратно на стол, то заметила, что на нее смотрит Ник.

Уже не в первый раз она перехватывала такие взгляды.

От Дианы это тоже не укрылось, и она испытала в ту минуту приступ ревности.

Спустя шесть часов они уже сидели в роскошном номере на третьем этаже «Клариджа» и заканчивали завтрак из «даров моря».

— Какие у тебя теперь планы? — спросил Ник, пока официант разливал вторую бутылку «Пулини-Монтраше 38». — Для того чтобы попасть в Швейцарию, тебе пришлось бы сначала вернуться во Францию. Но делать это я бы тебе не посоветовал.

— Я понимаю, — сказала Диана. — Раз уж я попала в Лондон, то смогу переждать войну и здесь. У меня достаточно денег, турецкий паспорт и, наконец, связи. Думаю, что смогу устроиться неплохо. А ты пока распорядись насчет нашей финансовой договоренности. Я не смогу, положим, попасть сейчас в Швейцарию, зато деньги могут.

— Сегодня я переговорю со своими лондонскими банкирами. Не беспокойся, Диана, я не беру назад своих слов.

— Разве? Однажды ты взял назад свое слово.

Он кивнул.

— Если ты хотела меня лишний раз лягнуть, то это тебе удалось. В этот раз я тебя не подведу. — Он повернулся к Лоре. — А как с вами? Что думаете делать?

Официант поставил бутылку в судок со льдом и молча вышел из комнаты. Лора пожала плечами.

— Не знаю, может, тоже здесь останусь, — сказала она. — Мне больше просто некуда ехать.

— А как насчет Нью-Йорка?

Она удивилась:

— Нью-Йорк?

— А почему бы и нет? Я готов устроить вам неплохую квартиру и дать столько денег, сколько потребуется.

— Но я не говорю по-английски.

— Поселитесь в Берлине.

Она посмотрела на Диану, затем опять на Ника.

— Месье Флеминг, — сказала она. — Я признаю, что продалась немчику из-за того, что в Париже тяжело жить. Но это вовсе не значит, что я продаюсь всякому. — Она поднялась из-за стола. — Простите, я провела очень беспокойную ночь и слишком устала. Спасибо за ленч.

Она вышла из номера, он проводил ее взглядом.

Диана пригубила вино.

— Она поедет с тобой, — сказала она. — Просто ей надо немного поломаться. Но ты совершишь глупость, если свяжешься с нею. Прежде чем бросить тебя, она выдоит несколько миллионов. — Она поставила стакан. — Если ты умный, то найдешь себе вторую Эдвину.

Ник нахмурился:

— Диана, я оплачу тебе свой долг, но я не нуждаюсь в твоих советах относительно моей личной жизни.

— Возможно. Надеюсь, ты не собираешься на ней жениться?

— А кто говорит о женитьбе?! Я просто считаю, что она очень хороша собой и к тому же показала себя во всей этой истории молодцом. Почему бы мне и не дать ей возможности поехать в Нью-Йорк? Я могу то же самое предложить и тебе, если захочешь.

— Нет, благодарю.

Она откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Она чувствовала легкое головокружение от вина и усталости.

«Ах, если бы он меня желал! — думала она. — Если бы! Но нет, я вечно буду Дамой под вуалью. А за этой тонкой тканью — уродливые шрамы!..»

Вдруг ей на память пришел один разговор… Это было месяц назад в «Семирамиде». Она проводила время в обществе Немецких офицеров. Они говорили ей о каком-то хирурге-пластике из Лондона, который разработал новую технику пересадки кожи и применил ее на жертвах немецких бомбежек. Слухи о чудесах, которые он творит, достигли даже Германии. Как его имя? Доктор Тремейн или что-то в этом роде. Тогда она восприняла рассказы немцев скептически, но сейчас… раз уж она в Лондоне.

Она взглянула на Ника.

«Если только я смогу когда-нибудь снять вуаль, — думала она. — Если только я смогу когда-нибудь снова быть красивой. Или, по крайней мере, нормально выглядеть. Я стала бы ему хорошей женой. Женой, какой я всегда хотела ему быть…

О, Боже, Ник! Я все еще люблю тебя! Может, ты мне оставил хоть шанс?.. О Боже, может, есть еще шанс?..»

Ник устал. Напряжение, в котором он пребывал во Франции, теперь навалилось на него. Да, им удалось взорвать крепость Де-Морле и сиять угрозу перелома в войне. Этим он гордился, это позволило ему облегченно вздохнуть. Но в следующем месяце ему стукнет уже пятьдесят шесть. Несмотря на то что он был все еще в хорошей форме, его уже никак нельзя было назвать молодым. А пройдет несколько лет — и его никто не назовет и человеком средних лет. Осознание своей смертности, которое посетило его в первый раз в день пятидесятилетия, нарастало теперь год от года. Теперь он не хотел войны. Ему хотелось мира, покоя, комфорта, любви. Он хотел вернуть молодость.