Анник Жей - Дьявол в сердце

— Хоть пыль эта историческая и священная, она мне кажется признаком обветшалости и грязи, — заметила посетительница.

Вейсс осматривал апсиду при свете свечи. Сквозь золото и перламутр витраж ризницы просвечивал рождением света. Это было красиво, и священник гордо выпрямился: он видел все глазами Элки. Темные сундуки, барельефы, скульптуры и витражи исчезали в ночи. Поддерживаемые каменными птицами карнизы казались разбитыми. Фигура Святой Девы Обета, утешающей скорбящих в своей столетней нише, была достойна полного освещения. Консоли, птицы и капители были укрыты полукруглым сводом, на котором скопилась грязь. Паутина посверкивала в лунном свете.

— Вечерний паук — надежда, — сказала Элка, чтобы утешить своего проводника.

Они услышали шум крыльев, воркованье. «Голуби свили гнездо под окном», — уточнил Вейсс. «Это вносит некоторое оживление», — обрадовалась Элка, рассматривая развешенные стихари и ризы. «Разум — самая скорая птица, ты летишь быстро, Ангел мой», — пробормотала она, вспоминая продолжение псалма. Она погладила лиловую епитрахиль.

— Почему женщины не могут быть священниками, если вам людей не хватает?

Люк не ответил. На письменном столе из темного красного дерева Элка листала требники, приподняла потир. Где же ливанское вино? Она обернулась. Помещение было так заставлено, что она споткнулась. Обломки прошедших эпох, люстры казались мечтами, мечтавшими улететь. Кто видел их минувший блеск?

— Когда вы соборуете умирающего, о чем вы думаете?

— Что Бог попрал смерть.

— Вам не страшно?

— Я такой же человек, как и все.

Вейсс выстроил свечи на сундуке. Она вдохнула ладан, который он жег для нее. Он открыл черную поминальную книгу. Она рассматривала ее, пока он искал письмо, переворачивая страницы.

— Меня окрестили в день святого Люка, восемнадцатого октября. Странно, правда?

— Когда веришь в Бога, нет ничего странного. Или все странно, что то же самое.

Подняв голову, Люк, как будто по ошибке, вонзил кинжал в глаза Элки. У металла был золотой отблеск. Ни один взгляд не мог бы ее так взволновать. Она вспыхнула, он погрузился в свой реестр. Она увидела, как блеснул крест на черном свитере. Если ангелочек думал обмануть плоть, используя такие хитрости, он ошибался. Их обмены взглядами происходили самым развратным способом. Зрачки переплетались, расширялись, это было зрелище не для слабонервных и несовершеннолетних.

— Вот письмо, которое я искал!

Вейсс открыл конверт и положил записку в карман. Он захлопнул крестильную книгу так резко, что между ними поднялось облачко пыли.

— Если бы я воспитывалась в гареме, я никогда не решилась бы… ну… Вы понимаете?

— Да.

Она повернулась к нему спиной, обходя люстры, считая их для забавы. Ей пришлось бросить это бесцельное занятие. «Господин аббат? Вы знаете, сколько у нас пленников?» — крикнула она, глядя на запрестольную часть алтаря, контуры которой она смогла различить. Эхо усилило дрожь ее голоса. Так как она никого уже не слышала и ничего не видела, она обернулась. Люк Вейсс шел за ней на таком близком расстоянии, что она толкнула его. Священник попытался сохранить равновесие. Он протянул руки. Она схватила его. Они медленно, очень медленно упали на черно-белый шашечный пол.

Тысячи часов, которые она провела, представляя себе эту секунду, миллиарды секунд, которые она думала об этом часе, обрушились вместе с ними. Лежа на спине, каждый чувствовал холод камня и жар соседа.

— Я так устала, — прошептала Элка.

— Это ты? — сказал он, и его могучая широкая ладонь провела по каждой выпуклости ее лица.

Люстры занимали столько места, что они съежились, чтобы уместиться среди них. Надгробная статуя вдруг снова почувствовала вкус к жизни. Она повернулась, придав своей позе такую естественность, что сам Бог не смог бы ее упрекнуть. Взобравшись на Эверест черного торса, она увидела крест, блестящий на шотландской шерсти, в двух сантиметрах от сердца Вейсса.

Первый раз в своей жизни Элка вдыхала запах священника, касалась его кожи, чувствовала тяжесть мускулов и его мужской плоти. Удачный случай не повторится. Одно слово, лишний жест, и они восстановят вертикальное положение взрослых людей. Люк Вейсс не двигался. Она положила голову ему на грудь. Что может быть естественней. Однако то, что он на это согласился, было чудом. Дотрагивался ли он когда-нибудь до женщины? Сердце билось сильными мерными ударами. Люк вздохнул, потом его рот отправился в полет, коснувшись сначала ее лба. Тело бабочки было в золотых пятнышках, синий кобальт покрывал усики. Люк освободил черные крылья, которые бились на веках Элки. Он клевал щеки, нос, подбородок лежащей так, что она могла догадаться о месте следующего прикосновения и радоваться, наслаждаясь мгновением. Кожа священника стала ее кожей, атлас и шелк ласкали друг друга.