Наталия Рощина - Рыжее счастье

— Длинное вступление. К чему ты все это говоришь? — нетерпеливо перебил ее Гурин.

— Я хочу сказать, что ценю все, что вы делаете для меня. Но вопрос «зачем?» беспокоит меня еще больше, чем раньше. Зачем, Эрнест Павлович?

— Зачем? — Гурин остановился. Он по-прежнему не смотрел Маре в глаза, что она расценила как признак его волнения. — Затем, что я хочу хоть одного человека сделать счастливым, попытаться, во всяком случае. Я стольким людям испортил жизнь, что теперь мечтаю о том, чтобы хоть один вспоминал обо мне с теплотой. Такой ответ тебя устроит?

— Не знаю… — Мара присела у ровно подстриженного ярко-зеленого газона. Провела ладонью по мягким прохладным травинкам. — Не знаю, Эрнест Павлович.

— Что я должен сказать, чтобы ты успокоилась?

— Другое. — Мара выпрямилась. Подошла к Гурину вплотную. Вот сейчас, глядя ему в глаза, она, наконец, признается. Оглянувшись, она заметила охранников, остановившихся в нескольких шагах от них. Внимательно осматриваясь по сторонам, они незаметно поглядывали и в их сторону. Мара заметила это, бросив мимолетный взгляд на два высоких, стройных силуэта, что как тени следуют за ними.

— Мара, что с тобой? — Эрнест Павлович даже не пытался взять ее за руку, улыбнуться, чтобы разрядить обстановку. Он был предельно собран, даже несколько раздражен, как будто Мара своими расспросами отвлекала его от чего-то более важного.

— Я люблю вас. Я не могу быть прилежной ученицей, когда в моих мыслях только вы. Я с ума схожу! Это так неожиданно, но идет от сердца. Я хочу большего, чем эти прогулки, задушевные разговоры. Посмотрите на меня, Эрнест Павлович! Посмотрите внимательно. Что же мне делать? Что нам делать? — выдохнула Мара и вдруг почувствовала, что перестала ощущать свое тело. Оно стало легким, словно признание давило тяжким грузом. Все сказано. Мара стояла на том же месте, ничего вокруг не изменилось. Все просто исчезло, сократилось до ничтожных размеров. Нет ничего: ни ее самой, ни зеленых аллей парка, ни плеска фонтана, до которого оставалось каких-то несколько шагов. Ни пространства, ни звуков, ни запахов. Все пропало, испарилось, да и существовало ли на самом деле? Неважно, все неважно, потому что яркие краски весны блекнут под суровым, полным разочарования взглядом темных глаз. Это самый красноречивый ответ, на который только можно рассчитывать. Как славно, что она не стала больше ждать, страдать и предполагать, все выяснится сейчас. Ничего больше нет. И ее нет. Ну конечно, этим все и объясняется: нереальность происходящего, столь радужного, которого не на одну судьбу хватит. Всего лишь иллюзия. Это не может происходить с ней. Ее, Мары, нет, она давно умерла, еще тогда, когда и маленький Миша. Это было бы справедливо, потому что уже тогда не осталось смысла. Не было тогда, и сейчас его нет. Нужно подождать совсем чуть-чуть. Откуда-то издалека на нее снизойдут слова, которые положат конец всей этой затянувшейся феерии. И потом полет в вечность. Что там? Одни говорят — свет, другие — тьма. Какая разница, если…

— Мара! — Оказывается, Гурин обнимает ее, прижимает к себе. Но это объятие вынужденное, потому что она не может стоять на ногах. Слабость в теле, спасительная слабость, благодаря которой она чувствует его сильные руки.

— Простите, — прошептала Мара, неожиданно приходя в себя. И вот ей уже стыдно за свое признание. Оно все испортило. Гурину не нужна ее любовь. Ему нужно было знать, что он совершает доброе дело, помогая невежественной провинциалке стать светской львицей. Зачем? Он не пытался объяснить. Скорее всего, он просто удовлетворял собственное самолюбие, собственные амбиции. Она — орудие его самоутверждения. И осложнения в виде любви ему ни к чему. Сейчас он все сам ей скажет. Мара виновато улыбнулась, освобождаясь от поддержки Гурина. — Простите, ради бога.

— Ты снова просишь прощения за провинность, которую не совершала. — Эрнест Павлович прижал пальцы к вискам. Потом вскинул руки вверх, взялся за голову. Казалось, он места себе не находит. — Мара, милая, мне нечего тебе ответить. Наверное, теперь ты возненавидишь меня за равнодушие, но, поверь, иначе быть не может.

— А тогда в кабинете вы тоже так считали? — Мара покачала головой. — Какое лицемерие!

— Послушай. — Гурин смотрел ей прямо в глаза. — Не было кабинета, не было ресторана. Мы встретились случайно, встретились для того, чтобы сделать друг друга счастливее.

— Но мне ничего не нужно! — Мара сжимала кулаки, она не замечала, что кричит, заставляя охрану все пристальнее наблюдать за ними.