Ирина Тарасова - Не бойся, малышка

— Неужто с утра до вечера?

— Именно так, Нелли Петровна. С утра и до самой глубокой ночи.

— Не обманываешь? — приподняла Нелли Петровна седеющие брови и поправила бархатный шарфик на груди.

— Вы же знаете, уважаемая Нелли Петровна, я никогда не вру.

Я с еще большим обожанием посмотрела на Диму. У него были широкие, крепкие плечи честного рабочего парня. Открытый взгляд на широкоскулом лице. Рекламный тип с плаката шестидесятых годов.

— Верю, — улыбнулась Нелли Петровна. — Небось опять перепланировкой занимался?

— Ага, — кивнул Дима. — Все поменял. Хозяйка сначала хотела так, легонечко, а потом мы во вкус вошли — и пошел дым коромыслом. Она даже некоторое время у какой-то подружки жила, ведь у нее однокомнатная.

— Однокомнатная, — подтвердила я.

— Вот-вот, — продолжил Дима. — Сейчас она вся в сомнениях.

— Значит, не угодил? — посочувствовала я.

— В том-то и дело, что ей ой как понравилось.

— Денег много угрохала, — подключилась Ритка.

— Да… Потратилась. Сейчас не знает, что и делать — то ли в этой квартире жить, то ли к мужу переезжать. У него-то трехкомнатная.

— А ремонт в однокомнатной чего затевала, коли есть трехкомнатная? — вставила Клавочка Сергеевна.

— Так это ее подружка со своим брательником познакомила. Хозяйка как вернулась, я ее прямо не узнал. Думал тетка, как тетка: перманент, юбка ниже колен. А тут дама такая… — Дима, не удержавшись, присвистнул. — Вот что любовь с вами, женщинами, делает.

— А с мужчинами? — опять приподняла седеющие брови Нелли Петровна.

— Ну и с мужчинами… наверное… — Дима как-то неуклюже склонил голову, оценивающе глядя на свои руки.

Пальцы его были длинными, с короткими ногтями красивой формы. Кайма на ногтях была темно-серого цвета. Дима поспешно спрятал ногти в ладонь. Я тронула его за локоть.

— Мы хотели куда-нибудь зарулить, — напомнила я.

— Я, чур, у руля, — сказал Дима и, схватив меня за руку, поволок к выходу.

Через несколько улиц от здания, в котором находилась наша студия, Дима показал на сверкающую неоном вывеску Я припарковалась, и, преодолев преграду в виде пяти кафельных ступенек, мы вошли в полутемное помещение. Пахло свежесмолотым кофе, сдобными булочками и домашним уютом. Никто не курил. Играл ненавязчивый, сентиментальный блюз.

— Как хорошо, — только и сказала я, когда мы уселись за столик в глубине небольшого зальчика. — Здесь уютно, — добавила я, разглядывая картину, висящую на стене. Картина представляла собой нагромождение ярких геометрический фигур, но все равно мне понравилась.

— Знаешь такого Кошелева?

— Да… На выставке была.

— Его интерьер. Я тоже хочу дизайнером интерьеров стать.

— Ты и сейчас говоришь, что что-то строишь.

— Это ж так, ради денег. — Он заелозил на стуле, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. — Только не все ж руками, ногами, спиной. Хочется и мозгами поработать. Мне уж скоро тридцатник, а образования нет.

— Мне тоже скоро, — выпалила я и тут же пожалела.

— Что — скоро? — не понял Дима.

— Того… Это… — замялась я. — Тоже образования нет… Вернее, есть, но начфак я не закончила.

— Я тоже бросил. На мехмате был…

— Круто. А что бросил? Не справился?

— Справлялся, хоть и скучновато было… Тут другое дело.

В это время нам принесли заказ. Дима тут же уткнулся в тарелку.

— Люблю морскую капусту, — сказала я, последовав его примеру. — И креветки здесь есть.

Дима только мотнул головой, не отрываясь от тарелки. Немного погодя он все же расправил плечи и, придвинув к себе высокие стаканы, разлил светлое пиво.

— Спасибо, — сказала я, принимая стакан из его рук, и тут же, не удержавшись, спросила: — Так все же отчего ты универ бросил? Несчастная любовь?

Его глаза потемнели, а щеки, наоборот, мгновенно побелели.

— Прости, — сказала я и, потупясь, продолжила ковырять вилкой в тарелке.

Повисла тяжелая пауза. Даже обволакивающе-теплый голос чернокожей певицы не мог согреть наше холодное молчание.

— Да, — вдруг резко сказал Дима. От неожиданности я даже вздрогнула. Он был по-прежнему бледен. — Отгадала. Ушел, убежал, все бросил… Очень я тогда одну девочку любил…

И тут я почувствовала укол ревности. Противной, вязкой и жгучей, а самое главное — глупой до абсурдности. К глазам подступили слезы. Дима потянулся ко мне, поправил прядь волос, упавшую на лицо.

— Ты чего? — осторожно спросил он. — У тебя такая же история?

Не поднимая глаз, я кивнула. Слеза-предательница потекла по щеке.