Татьяна Успенская - Шаман

— Мамочка, ты взяла лекарство? — Оля встала первой, пошла к сумке.

Через минуту все вещи были выброшены на пол.

— Что же ты делаешь?! — В голосе дочери звучал испуг. Она побежала на кухню, вернулась тут же с бутылкой, бутылка была неполной. — Это на пока. Я, как приедем, напишу дяде Кеше, он ещё пришлёт. — Нина спокойно смотрела, как Оля аккуратно укладывала вещи обратно. — Ну ехать так ехать! — сказала Оля весело любимую фразу Олега. Олег всегда так начинал их путешествие: «Ехать так ехать!»

Ни на что больше не глядя, Нина первая вышла из дому и, только когда Оля захлопнула дверь, вздрогнула.

На тысячи километров раскинулась Россия: бескрайняя с востока на запад и с севера на юг. В одном её конце кончается рабочий день, в другом — люди только просыпаются. Жара иссушает человека в одном её конце, в другом — морозом сковывает. И каждый из нас связан с другими людьми общей участью своей страны: законами, бытом, мировоззрением. В этой общей жизни — миллионы частных, индивидуальных жизней, совсем не похожих друг на друга ни в счастье, ни в горе, ни в жизни, ни в смерти!

Кеша очнулся к полудню в квартире Жорки. Отчаянно болела голова. Ощущение было такое, что она затекла. Кеша обхватил её руками.

Нужно встать, дойти до ванной, сунуть голову под ледяную струю, но голова от пола не отрывается. Как это получилось, что он, словно собака, валяется на полу? Они с Жоркой позвали двух девок. Стали пить. Больше вспомнить ничего не смог. Постучал кулаком в стену. На его зов никто не явился. С трудом перевернулся на живот. Боль с затылка перелилась в виски и в макушку. Всё-таки он поднялся на четвереньки! Наполненная болью голова валилась на грудь, в глазах было темно. Неуклюже сел. У основания носа нашёл болевую точку, резко нажал и отпустил, ещё раз нажал. Стало немного легче. Чуть не ползком добрался до ванной, наконец, подставил голову под воду. Вода оказалась тёплой, облегчения не принесла.

Нужно мотать домой, принять там боданчику с мятой, выдрыхнуться. Нет, дома не поспишь, там маячит Нинка.

Растёр голову полотенцем. Пошёл на кухню. Четыре пустые коньячные бутылки аккуратным строем стояли на столе, словно приготовленные для сдачи, горела конфорка, наполняя кухню душным туманом. Кеша смутно помнил, что они пытались варить кофе, турку вроде сняли, а газ выключить, наверное, забыли.

А может, это Жорка вставал? Не вставал, Слишком душно — похоже, конфорка горела всю ночь.

Турка с оставшейся гущей пряталась за коньячными бутылками. Кеша поднёс её к губам, выцедил немного жидкости, потом стал жевать мокрое крошево. Кофейная горечь оказалась приятнее горечи похмелья.

День был пасмурный, с сырыми облаками, лезущими чуть не в дом: вот-вот соберётся дождь и тогда зарядит на несколько дней. Кеша любил дождь, особенно в тайге. Только в дождь тайга, с травой, мхом, хвоей кедрача, лиственницами, выделяет из себя тот сладкий запах, какого сроду не дождёшься от неё в солнце.

Из детства — запахи! Они с дедом забрались под тяжёлые ветки ёлок, мягко шлёпает дождь, а сладкий запах проснувшихся в дожде трав и деревьев, смешавшихся в единый настой, Кеша, разинув рот, «пьёт». Дышит, дышит, не может напиться им досыта.

Сейчас запах — перегара, кофе, сгоревшего газа.

Кеша сунул руки в карманы, покачался из стороны в сторону, помотал головой: вроде боль тает. Всё равно нужно промыться и поспать.

Наконец он дошёл до Жорки. Жорка спал лицом вниз, одну руку закинул за голову, другая свисала. Кеша всегда удивлялся, до чего Жорка волосатый! Вот уж точно прямиком от обезьяны заявился в этот мир Жорка.

С Жоркой они работают больше десяти лет. Свойский мужик, особенно не давит, только чтоб соблюдал свои часы — являлся на работу вовремя. Пробьёт восемнадцать ноль-ноль, катись ко всем чертям.

Кеша не стал будить Жору. Злясь на самого себя за то, что вчера перебрал, вышел на улицу. Так он и думал: с неба уже сеял редкий дождь. Был он не холодный и не тёплый, падал лениво. Кеша подставил ему лицо, но дождь не охлаждал, ещё больше клонил ко сну.

В городе дождь душный, вбирает в себя помоечный гнилостный дух, дух отходов, машинные и автобусные газы, дымы фабрик и химзаводов — всю неприглядную сторону человеческой жизни. Дождь несёт не дыхание — сырость и предчувствие серых сумерек жизни.

Зоя встретила его обычно — улыбкой и своим обычным причитанием:

— Как сквозь землю провалился. Это где же ты столько времени волынился? Я тут вся высохла, можно сказать. — Слова вылетали из неё, налезая одно на другое. — Собрался вроде в загранку, обещал вернуться через неделю, а канул на месяц! Сказал, скоро придёшь, я уж устала ждать, с тобой только договорись. — В её словах не было упрёка, она говорила громко и невнятно. Кеша никогда не слушал её. Пока она говорила, он успел выпить стакан воды, снять сандалии, брюки, рубаху и скинуть одеяло с аккуратно застеленной её кровати. Кровать была старомодная, с железными шариками на спинках. Зойкина мать не разрешала выбросить её, и хорошо делала: в эту кровать точно проваливаешься, видно, много поколений выросло в её сетке-люльке.