Татьяна Успенская - Шаман

Шли минуты. Сейчас таксист поднимет на ноги весь дом!

Наконец дверь распахнулась.

— Оля! Оленька! — Дочка стояла перед ней в лифчике и трусиках, угловатый подросток, пахнущий травой. Забыв о таксисте, Нина опустилась на колени, уткнулась в горячее Олино тельце. — Доченька.

Оля стала гладить её волосы, плечи, спину. Ладошки замирали, крепко прижимались к Нине — оградой от всех бед и несчастий.

Вспомнила о таксисте, понесла деньги.

Таксист спал, припав головой к рулю. Не знала, будить — не будить. Наполненная Олиным теплом, жалела.

Ночь, свет луны и похрапывание шофёра… Всё-таки коснулась его спины, отдала деньги. Едва добралась до своей тахты, тут же уснула.

Она не слышала, когда Кеша пришёл, как лёг рядом, — спала.

А проснувшись утром, глядя на его опухшее лицо, вдруг чётко осознала, что потеряла его: самостоятельная, она ему не нужна, а такой, каким он показал себя в эти дни, не нужен ей. Долго разглядывала его — опустошённая, чужая сама себе, ждала, когда проснётся.

Он проснулся, скользнул по ней равнодушным взглядом, зевнул, тут же вылез из-под простыни. Одевался, не глядя на неё.

— Кеша, — позвала она. — Я всё думала, этот полковник хотел тебе сделать хорошее. Ты, Кеша, зря с ним так. Вы не поняли друг друга. И он — хороший. И ты. Ты к деньгам равнодушен, я понимаю, но…

Кеша вышел из комнаты.

Прошло ещё три дня. Все три — словно близнецы. Кеша перестал ходить за травами, спал до десяти, до трёх принимал больных. Потом все вместе обедали, и Кеша шёл в спортклуб. Как-то она спросила: «Почему ты не ходил туда каждый день на прошлой неделе?» — «У меня были отгулы», — равнодушно ответил он. Что же, может быть, и правда. И отгулы бывают, почему бы и нет? Особенно после длительных поездок. Она знала, Кешина команда перед её приездом только-только вернулась из-за границы. Вечерами, все три дня, Кеша приходил поздно. «Тяжелобольные у меня», — объяснял. Приходил очень усталый. Перебросившись с ней несколькими вялыми словами, тут же засыпал. О Вите она больше не напоминала, уверенная, что Кеша давно у него побывал.

Оля с утра до вечера просиживала в комнате Александры Филипповны — всё читала.

Заговаривала с Ниной Александра Филипповна. Нина не понимала, чего она хочет, пожимала плечами, уходила с книжкой в своё кресло. Книжку открывала, но читать не могла, разглядывала аккуратные строчки.

Наступил четвёртый день, если вести отсчёт от встречи с полковником в ресторане. Воскресенье.

Она ждала этого дня. Ей казалось, именно сегодня произойдёт перелом. В воскресенье не должно быть больных, и они с Кешей проведут целый день вместе.

Нина проснулась рано, готовая к разговору с ним. А Кеша наспех принял ванну, побрился, съел свою обычную картофелину, помидор с огурцом и сказал, что уходит.

Нина как раз собиралась в ванную. Она остановилась с полотенцем в руках на пороге его кабинета.

— А как же… — хотела было спросить и не спросила. Закусила губу, шагнула в ванную, заперлась. Припала головой к двери, так стояла до тех пор, пока не хлопнула дверь.

Когда вышла на кухню, Александра Филипповна оттирала кастрюлю. Лилась вода, на плите кипели травы. Оля уткнулась в книжку. Почувствовав на себе Нинин взгляд, нехотя подняла глаза, натужно улыбнулась, подхватила книжку, ушла в комнату. Не то жалость, не то осуждение унесла на лице.

— Пойдём со мной в церкву, — певуче сказала Александра Филипповна. — В церкви душа помягчеет, вся блажь повыветрится.

Эти простые слова Нина неожиданно услышала. Присела к столу.

Александра Филипповна жевала губами, жалостно поглядывала на Нину.

— Хочешь облегчиться?

— Как?

— Вызови прошлое.

— Как?

— Заладила: как, как? Закрой глаза, скажи себе: «Девчонкой стань» — и увидишь того, кого любила в детстве.

Нина честно закрыла глаза, честно сказала себе: «Стань девчонкой».

Серенькое небо, серенькая морось. Людей нету. Только серый цвет дня. Сорок пятый год. Осень.

Зажмурилась ещё сильнее. Погнала прочь осень.

Явилась Варька. Тощая, в драном тоненьком пальтишке, синяя, с круглыми глазами, как совёнок. Суёт пленному кусок хлеба и кулёк с семечками, а сама — голодная.

— С Варей мы учились десять лет, от первого до последнего класса. — Неожиданно Нина принялась рассказывать Александре Филипповне и про детство с Варькой, и про пленного немца. — Варька всегда весёлая, что бы ни случилось, всегда смеётся. — Нина запнулась, замолчала — в этом году Варька ни разу при ней не смеялась.